Пленные со страхом взглянули на него и испуганно заморгали.
Разведчики развязали им руки, вынули изо ртов кляпы, на стол перед полковником легли все их документы, планшет капитана, в котором комдив сразу нашел все, что ему было нужно, - карту дислокации первого и второго эшелонов немецкой обороны. Значит, их тут не густо. Из допроса стало ясно, что подкрепление прибудет только на рассвете. Железная дорога почти свободна от войск. Там стоят тылы. На руинах бывшей тридцатой батареи тоже пусто. Там перевязочный пункт.
- Это так? - спросил комдив капитана.
- Так точно, - ответил тот.
Комдив еще раз уточнил некоторые неясные для себя детали; до сих пор не пришедшие в себя немцы покорно отвечали. Все было ясно. Нельзя было терять ни минуты. Надо ударить немедленно, потому что на рассвете, когда к врагу подойдет подкрепление, будет поздно.
Командир дивизии вскочил с табурета и кивнул начальнику штаба:
- Начали! С обоих флангов начали! Ясно?
- Ясно! - подхватил начштаба, потом спросил: - Артподготовка?
- Все. Все бросить на штурм станции Мекензиевы Горы, - приказал полковник.
Он подготовил эту операцию еще задолго до возвращения Мишка Бойчака из вражеского тыла, разместив ударные группы по флангам, а в центре оставив при себе лишь небольшой резерв и роту автоматчиков. Они тоже были приведены в боевую готовность. Оставалось только передать по телефону сигнал о наступлении и пустить в воздух две ракеты: зеленую и красную.
По проводам полетел приказ. Две ракеты взвились над горами.
И земля задрожала от артиллерийской канонады. Немецкий капитан упал на колени и, заломив руки, неожиданно заговорил на ломаном русском языке:
- Помилуйте! Я честный немец. Я спас на маяке вашу девушку и дал ей пропуск. Я был на свадьбе, когда ее сестра выходила замуж. Я фотографировал свадьбу, потому что я фотограф. В моем планшете лежат эти фото. Я этнограф. Помилуйте меня… Я Вульф…
- Ну и что из того, что ты Вульф? - равнодушно бросил комдив и ушел в соседнюю землянку, где разместился его командный пункт. Он махнул майору разведки: разбирайтесь, мол, сами, что это за этнограф.
Немец ползал на коленях, умоляюще сложив руки.
- Встать! - приказал майор.
Тот поднялся.
- Подождите-ка, подождите! - вдруг сказал Мишко. - Дайте я с ним поговорю. Что ты сказал, капитан? Кто там выходил замуж?
- Оксана. Фрейлейн Оксана Горностай, - обрадовался немец.
- За кого?
- За врача. Но его уже нет. Гестапо. Хорошо, что фрейлейн Оксана выгнала его из дому. Она не виновата. Я свидетельствовал за нее в гестапо. Вот можете ее спросить в Севастополе. Она в типографии работает и ни в чем не виновата. Я свидетельствовал это, господа офицеры…
- Та-ак, - протяжно промолвил Бойчак, вытирая рукавом покрывшийся испариной лоб. Его вдруг бросило в жар, словно он вскочил в трюм к котельным машинистам.
- Товарищ майор, он, наверное, говорит правду, этот фриц, - сказал Мишко. - Я знаю Оксану Горностай. И сестру ее Ольгу знаю. Там что-то случилось, в Севастополе. Горе ты мое… - И, словно вспомнив что-то, спросил капитана: - А ты Ольгу Горностай знаешь? Сестру этой Оксаны!..
- О! Это красавица, господин! Недоступная красавица! Она-то и выгнала врача из дому…
- Кого выгнала? Врача? А кто он такой, этот врач?! - нетерпеливо сыпал вопросами Мишко.
- О мой бог! Это врач Момот. Он давал в больнице всем девушкам фиктивные справки про разные болезни, только бы не ехали на работу в Германию…
- А где он теперь? Где?
- Нет. Его повесили, - опустил голову немец.
Мишко бросился к столу и среди бумаг, которые были в планшете капитана, разыскал несколько выцветших фотографий.
- Да, герр, да! - льстиво закивал головой фашист. - Я всех их знаю. Это мои добрые знакомые по Севастополю…
- Добрые знакомые? Какие же они тебе знакомые, ирод? Влез им на шею, схватил за горло, а теперь бормочешь, что они твои добрые знакомые! Захватил нашу страну, вешал людей и жег наши города и села, а теперь ползаешь на коленях, собака!..
Мишко до боли сжимает зубы и бледнеет. Перед ним лежат фотографии, и он узнает на них Ольгу за свадебным столом. Она прижалась к каким-то девушкам, словно боится, что ее сейчас оторвут от них и уведут на глумление и издевательства. На второй фотографии косматый поп, а перед ним Оксана рядом с каким-то усатым подслеповатым мужчиной. Сбоку стоит боцман Верба и испуганно смотрит на горящую свечку, которую держит Оксана, опустив глаза, прикрыв их длинными густыми ресницами. Почему прячешься? Думаешь, мы не придем в Севастополь? Глупа ты, девушка. Ох как глупа! Где же твоя совесть? Продала? Кому же ты ее продала? На кого променяла своего Павла Заброду? Ну, ладно. Мы с тобой поговорим. Уже недолго ждать, еще день, ну, пусть неделя, и мы снова будем в Севастополе. Что ты тогда скажешь, Оксана, про это венчание? У кого совесть займешь?
Дальше он видит старую Варку Горностай с соседкой. Хмурые, худые, крепко сжали губы, склонили головы. Только малый Гриць растянул рот до ушей, словно подмигивает косматому попу и смеется над ним. А в стороне стоят какие-то нищие. И откуда они только взялись в Севастополе?
Мишко кладет на руки тяжелую голову. А из нее не уходит горький вопрос: «Оксана! Что ты натворила, чтоб тебе добра не было!.. Так обесчестила, так опозорила всех севастопольских девушек и женщин. Почему ты матери не послушала? Видишь, какая стоит печальная и несчастная мать твоя, всеми уважаемая Варвара Горностай? Видишь, до чего ты ее довела? Разве такой должна быть мать во время венчания своей дочери? Где же твоя совесть и честь, Оксана? Где?..»
- Ну, хватит! - прерывает мысли Мишка майор. - Я поведу его к себе! Он мне все точно расскажет. А вы, товарищ Бойчак, отдыхайте.
- Отдыхать? - вскочил Мишко. - О нет! Я им еще отомщу за полковника Горпищенку. За всех отомщу!!! Перед нами ведь Севастополь, а не какая-нибудь Балта или Голта. Это понимать надо…
Он схватил автомат, поправил на поясе гранаты и бросился к двери.
- Стой! - остановил его майор. - Комдив приказал никуда тебя не выпускать. Ты ему еще будешь нужен, раз таким проворным оказался. Слышишь, что я сказал?
- Слышу, - глухо сказал Мишко и побрел в угол, к топчану, где сидел телефонист.
- Пошли! - махнул пленным майор.
Те испуганно заломили руки, в один голос воскликнув:
- Капут?
- Нет, - усмехнулся майор. - Гитлер капут, а вы живите, раз попали в плен. Может, поумнеете у нас…
- Яволь! Яволь! - бормотал капитан, увлекая за собой бледного как смерть посыльного.
А земля гудела и дрожала, и горы стонали от победного грома, и по глубокой долине катилось могучей волной до самого моря грозное и неумолимое:
- Ура! Полундра!
- Бей! Полундра!
А Мишко сидел на нарах и все шептал:
- Оксана! Что ты натворила, Оксана!..
А бедная, встревоженная Оксана шла развалинами Корабельной стороны, до боли сжав побледневшие губы. Шла навстречу собственной смерти, одинокая среди обожженных камней и страшных руин. И уже не могла свернуть с этой дороги, побежать напрямик к своему дому, чтобы хоть подать воды больной матери.
Мать металась и стонала в страшном жару, все звала отца и кричала на детей, чтобы слушались ее. У нее был сыпной тиф, неизменный спутник голода и нужды. Немцы даже отметили их дом большим белым крестом: «Берегитесь. Тут сыпной тиф». Дети разбрелись кто куда, их всех разбросала война, и мать осталась в опустевшем доме с глазу на глаз со смертью.
Ольгу и Грицька немцы угнали в горы на строительство укреплений, и они до сих пор не вернулись. Может, там и погибли? Говорили ведь люди, что немцы всех пленных, которые строят укрепления и блиндажи, потом расстреливают, чтоб те не выдавали расположения этого строительства.
Оксана, хоть и не ходит на работу в типографию, дома не сидит. Все ей некогда, все куда-то убегает, словно ищет ветра в поле. Приготовит матери чаю с сахарином, положит каткие-то порошки, чтобы та пила три раза в день, и отправляется бог знает куда. Может, она боится, что немцы поймают ее дома и угонят на каторгу? Но не до нее теперь фашистам. Матросы прижали их со всех сторон к морю, а земля днем и ночью гудит от тяжелых разрывов. Скоро уже. Скоро наши ворвутся в Севастополь. Только бы дожить Варке, а там можно и помирать… Что? Помирать? О нет, Варка. У тебя дочки на руках и Грицько где-то носится. Кто же их в люди выведет, если тебя не будет? Тебе надо жить. Надо быть возле них… Крепись, старая, борись с проклятой хворью.