– Спокойно сидеть мы, конечно, не станем. Тут уже внесено предложение о том, чтобы направить на Венеру комиссию Совета. Думаю, что оно будет принято. Но я хотел бы довести свою мысль до конца. Тудор утверждает, что не слышал Холидэя. Нельзя ли допустить, что по какой-то причине до примаров стали плохо доходить обращения колонистов, прилетевших с Земли относительно недавно? Ты сам говорил, Клаус, что сложный комплекс венерианского поля…
– Не только сложный, но и мощный комплекс.
– Сложный и мощный, – терпеливо повторил Стэффорд. – Можно допустить, что он действительно оказывает влияние на психику человека. Но это уже иной аспект. Не нравственный, а физиологический. И требует он не апокалипсических предостережений, а тщательного изучения.
«Правильно!» – хотелось крикнуть мне. Но не таков был, по-видимому, Баумгартен, чтобы соглашаться с доводами, противоречащими его убеждениям.
– Так или иначе, – заявил он тоном, не допускающим возражений, – у примаров развиваются черты, несвойственные человеку.
– Лучше определим их как специфические черты. В неожиданностях, с которыми мы можем столкнуться в условиях, резко отличающихся от земных, есть своя закономерность. Человек должен приспосабливать к себе другие планеты, не боясь того, что планеты в какой-то мере будут приспосабливать человека к себе.
– Ты хочешь, чтобы мы… чтобы часть человечества перестала быть людьми? – Глаза Баумгартена готовы были выскочить из орбит.
– Нет, – сказал Стэффорд. – Они приспособятся к новым условиям, что-то, возможно, в них изменится, но они не перестанут быть homo sapiens.
– Что-то! – Баумгартен саркастически усмехнулся. – За этим «что-то» …м-м… душевный мир человека! – выкрикнул он по-немецки. – На Венере жить нельзя! Можно изменить климат планеты, но не её воздействие на психику человека!
– Послушай, Клаус…
– Равнодушие ко всему, что прямо и непосредственно не касается тебя самого, – что может быть опасней! Подумайте только, что может воспоследовать! Или вы забыли трудную историю человечества? Прогрессируя и усиливаясь из поколения в поколение, это свойство станет источником величайшего зла!
Меня коробило от пафоса Баумгартена, и в то же время я слушал его с жадным, тревожным вниманием. Теперь он патетически потрясал длинными жилистыми руками.
– И кто же, кто – сам Ирвинг Стэффорд, знаток рода человеческого, готов преспокойно санкционировать – да, да, я не подберу другого слова… санкционировать превращение людей в нелюдей!
– Клаус, прошу тебя, успокойся!
– Никогда! Заявляю со всей ответственностью врача – никогда не примирюсь и не успокоюсь. Для того ли самозабвенно трудились поколения врачей, физиологов, химиков, совершенствуя и… м-м… пестуя прекрасный организм человека, чтобы теперь хладнокровно, да, да, хладнокровно и обдуманно обречь его на чудовищный регресс! Одумайтесь, члены Совета!
Баумгартен последний раз потряс руками и неуклюже уселся в кресло. Некоторое время все молчали.
– Клаус, – сказал коренастый человек, который сидел за столом, подперев кулаком массивный подбородок, – ты можешь быть уверен, что члены Совета отнесутся к твоему предостережению внимательно.
Его-то я знал – это был отец Робина, специалист по межзвёздной связи Анатолий Греков.
– Да, да, – отозвался Баумгартен, – главное – без спешки. Люди вечно торопятся. Мы не думаем о последствиях! Забываем элементарную осторожность!
– О последствиях надо думать, – сказал Стэффорд после короткого молчания, – но, так или иначе, мы должны исходить из того, что возврат к временам изоляции невозможен. Нам придётся побороть в себе страх. Освоение других миров не может быть прекращено. – Стэффорд энергично рубанул ладонью воздух.
Глава третья
Олимпийские игры
Хорош был лес, мягко освещённый утренним солнцем. Я смотрел из окна на зелёную стену и радовался, что удачно выбрал домик на окраине посёлка космонавтов. Никогда ещё у меня не было такого превосходного жилья – залитого солнцем и лесной тишиной.
Нет лучшей для человеческого жилья планеты, чем Земля. Я вспомнил холодные марсианские пустыни, вспомнил сумрачное, исполосованное молниями небо Венеры…
Что знал я раньше? Мир, простиравшийся вокруг купола моего родного посёлка Дубова, – плантации жёлтых мхов, бешеные вихри, тепловые бури, угрюмые горные цепи на искажённом рефракцией горизонте – этот мир был естественным, привычным. Напротив, призрачной, нереальной казалась земная жизнь, о которой мы, школьники Венеры, знали из учебников и фильмов.