— Почему ты не включаешь координатор? — спросил Баумгартен. — И часы?
Я ожидал этого вопроса и был к нему готов.
— Они мне не нужны.
— То есть как — не нужны?! — Баумгартен подскочил в кресле.
— Ты сомневаешься, старший? Сомневаешься в том, что я знаю место корабля и время?
Передо мной вспыхнул зелёный глазок, одновременно коротко прогудел ревун, извещая, что реактор введён в режим. Моя рука легла на рычаг правого поворотного двигателя.
— Он сошёл с ума! — завопил Баумгартен, выкатывая глаза. — Робин! Возьми управление кораблём!
Робин не шелохнулся в своём кресле. Он был очень бледен.
— Пилот Греков, ты слышишь? Сейчас же прими управление!
— Я подчиняюсь командиру корабля, — глухо сказал Робин.
— Вы… вы оба… — Баумгартен задохнулся от возмущения.
— Я запрещаю!..
Вот тут-то я и хотел ему все выложить: «Вы обманным путём затащили меня сюда, на венерианскую орбиту, вы правильно рассчитали, что ни один человек не откажется пойти на какие-то жертвы ради науки, да, вы все правильно рассчитали. Кроме одного. Я не подопытный кролик. Вам не дождаться отклонений в психике, какой бы режим психополя вы для меня ни создавали. Я земной человек! Это так же верно, как то, что сейчас около шестнадцати часов пятого марта. По земному календарю! И сейчас я вам покажу, какая у меня реакция на неожиданность. Покажу, что не случайно я допущен к пилотированию кораблей всех классов. Вы увидите нашу сонастроенность, групповую психику и все такое прочее…»
Но я ничего не сказал, только скомандовал:
— К старту!
В пронзительном предстартовом звонке утонули протестующие крики Баумгартена. Я рванул рычаг. Сквозь гул прилившей к ушам крови я услышал пение двигателя. Привычная тяжесть перегрузки вжала меня в эластичную мякоть амортизатора. Я отсчитывал секунды и не сводил взгляда, с репитера астрокомпаса. Экраны по-прежнему были слепы, но я отчётливо представлял себе параболу, которую корабль описывал в пространстве.
— Пора, — сказал Робин.
Я кивнул. Остальную часть угла поворота корабль пройдёт по инерции. Я включил главные двигатели.
Разгон и поворот шли нормально. Вдруг Робин сказал решительно:
— Хватит!
Не глядя на меня и не дожидаясь, моей реакции, он включил координатор. Вспыхнули экраны. Прямо по курсу, на границе Льва и Девы, возникла яркой звёздочкой Земля. Диск Венеры был под нами, по нему, как обычно, ходили дымные вихри. В сетке гелиоцентрических координат мерцали серебристые точки, указывая истинный курс корабля. Вообще все было нормально.
Игра кончилась, но я почему-то не испытал торжества. Облегчение, усталость — всё, что угодно, но никак не торжество. Не знаю, чем объяснить это. Я оглянулся на Баумгартена. Он выглядел постаревшим, даже просто старым — с набрякшими под глазами тёмными мешками, с реденькой седой бородкой, с гофром морщин на влажном высоком лбу. Он не смотрел на меня. Он смотрел прямо перед собой, на экран, на Землю. Мне захотелось как-то его утешить. Чтобы он выпрямился, сверкнул, как говорится, очами, изрёк что-нибудь нестерпимо, высокопарное, чёрт возьми…
Нет, не было у меня чувства одержанной победы.
На Луне я первым делом пошёл к Самарину и подробно, ничего не утаивая, рассказал ему обо всём.
— Ни от одного пилота у меня так не болит голова, как от тебя, Улисс, — сказал Самарин. Он встал из-за стола, загромождённого графиками, плёнками и аппаратами связи, прошёлся по тесному кабинету. — Ну что мне с тобой делать?
Я пожал плечами. Я был готов к любой каре.
— Следует наказать тебя дважды: за мистификацию, которую ты устроил, и за сход с орбиты вслепую. — Он схватился за голову. — Черт, неслыханное происшествие в космофлоте!.. Знаешь что, Улисс? Отправляйся-ка ты на шарик, догуливай свой отпуск. А я ещё подумаю.
В дверях я остановился:
— Один вопрос, старший… Ты знал, что эта экспедиция…
— Знал, — прервал он меня. — С самого начала она мне была не по душе. Но нажимали сильно… Лично мне всё равно, где ты родился — на Земле или на Венере… Ладно, Улисс. В одиннадцать тридцать стартует рейсовый.
— Спасибо, старший.
— Лети. Счастливо тебе.
Глава пятнадцатая
«ТЫ СИЛЬНЫЙ, УЛИСС…»
А я и забыл, что на Земле бывает весна.
В толпе пассажиров, привезённых рейсовым лунником, я плыл на трансленге к зданию космопорта. Это белое здание, знакомое до мельчайших подробностей, сейчас выглядело необычно. Не сразу я понял, в чём дело. Вокруг плескалась весна — нежной зеленью газонов, лёгким дымом распустившихся акаций. Весна была разлита и в воздухе — пряном, свежем, чуть покалывающем ноздри изумительной прохладой.
Что наши ионизационные установки по сравнению с чудом земного весеннего воздуха!
Не дожидаясь, пока транслента остановится, я спрыгнул с неё и широко зашагал по молодой траве к балюстраде, за которой толпились встречающие.
Андры среди них не было. Я раз и два прошёл вдоль балюстрады. Со мной здоровались незнакомые люди. Какой-то веснушчатый малый крикнул:
— Привет, Улисс! Ну как — больше не встречал привидений?
Но Андры не было. Что могло ей помешать прилететь в космопорт?
Я прошёл сквозь здание космопорта и устремился к станции аэропоезда, и тут чуть не налетел на меня Леон Травинский. За ним поспешала раскрасневшаяся, улыбающаяся Нонна.
— Вечно я опаздываю, — сказал Леон, стискивая мне руку. — Привет, Улисс!
А Нонна, бурно дыша, выпалила, что Андра попросила их встретить меня. На сегодня неожиданно назначен отчёт экспедиции, недавно возвратившейся из Конго, и Андре поручено сделать один из докладов. Надо поторопиться, может, мы ещё успеем на её доклад.
До ближайшего аэропоезда оставалось двадцать минут, и мы, конечно, не стали ждать. Мы побежали на площадку реапланов, хорошо ещё, что не все расхватали, и нам достался трехместный типа «гепард». Ничего, быстролётная машина.
Автопилот принял программу, «гепард» помчался на северо-запад. Под нами поплыла серо-жёлтая пустыня, нарезанная каналами на ровные прямоугольники, собственно, уже и не пустыня — вся в зелёных и белых пятнах, и сюда добралась весна, а дальше пятна слились в сплошной пёстрый ковёр, пошли мелькать дома, дома, мачты инфор-глобус-системы, и вот уже шестипалая дельта реки в зелёной оправе берегов, а слева-голубое и серебряное мерцание моря…
Я наслаждался сменой пейзажей и скоростью и предвкушением встречи. Давай, «гепард», нажимай, милый! Я представлял себе Андру на кафедре докладчика — она говорит быстро, увлечённо, глаза блестят, а причёска какая-нибудь новая…
Ух, как бушует весна, разлилась зелёным морем вокруг корпусов Веды Гумана!
Знакомый вестибюль факультета этнолингвистики. Прыгая через ступеньки, я понёсся на второй этаж, в конференц-зал. Леон и Нонна еле поспевали за мной.
Я влетел в одну из раскрытых дверей и остановился в проходе. Резкий высокий голос нёсся навстречу — нет, не голос Андры. Внизу изогнулся полукругом длинный стол, за ним сидело человек десять-двенадцать, вон красивая голова Стэффорда, а рядом с ним молодая женщина в жёлтом костюме и тёмных очках…
Да это же Андра! Надо же — родную жену не узнал! Но что за очки на ней? И почему волосы гладко стянуты к затылку, никогда она раньше не стягивала…
Не спуская с неё глаз, я тихонько пошёл вниз меж скамей, амфитеатром спускающихся к полукруглому столу. Сел на свободное место сбоку и стал мысленно взывать к Андре: «Посмотри на меня, я здесь!» Но Андра, как я уже упоминал, не владела менто-системой. Она сидела, слегка наклонив голову набок, и внимательно слушала оратора. Ничего не поделаешь, придётся потерпеть.
Говорил пожилой негр со сморщенным маленьким лицом, он сидел между Андрой и высоким загорелым юношей, в котором я узнал Эугеньюша, надежду этнолингвистики. И тут я понял, что негр вовсе не сидит, а стоит, ну да, это тот самый пигмей-этнограф, о котором Андра мне не раз рассказывала. Забыл его имя: не то Ндау, не то Нгау.