— Здорово, что ты прилетел! — Всеволод бросил своему экипажу: — Это Улисс Дружинин.
Я убедился, что управление звездолётом будет в надёжных и крепких руках, очень крепких. У меня даже слиплись пальцы.
— Пойдём с нами, старший, — сказал Всеволод. — Сейчас на корабле начнётся последний инструктаж. Потом — генеральный осмотр и проверка механизмов. В семнадцать ноль-ноль — старт.
У него был твёрдый командирский голос. Да, все правильно, абсолютно правильно…
— Мне надо на Узел связи, — сказал я.
— К Робину? Его там нет. Говорю же тебе — весь штаб на корабле. Пойдём.
Я покачал головой. Как писали в старинных романах — неведомая сила? Неведомая сила влекла меня на Узел космической связи. Ничего я не мог с собой подедать: мне нужно было постоять в аппаратной перед большим экраном, возле кресла, в котором сиживал Дед, — как-никак все началось именно в этой аппаратной…
Даже лучше, если там никого нет.
— Тогда сделаем так, — сказал Всеволод. — Если уж тебе непременно надо на Узел, то загляни туда, а потом приходи в шлюз. Грегори подождёт тебя в шлюзе и привезёт на корабль. Подождёшь, Грегори?
— Конечно, — улыбнулся белокурый атлет. Он стоял крайним справа и был, очевидно, третьим пилотом.
Они все решили за меня, оставалось только согласиться.
Я свернул в боковой коридор, здесь было почти безлюдно, ещё поворот — и вот он, Узел связи. Табло не горит, толкни дверь и входи…
Была освещена только та часть холла, где стояла вычислительная машина. Она работала, горели индикаторные лампы. А перед машиной сидел на корточках человек с узкой, худой спиной и, как мне показалось в первый миг, огромным птичьим гнездом на голове. Пол вокруг него был густо исписан формулами, и он продолжал быстро писать красным карандашом.
Я смотрел на Феликса со смутным, тревожным ощущением — будто меня схватили за шиворот, больно сдавив горло, и перенесли на дюжину лет назад, в нашу молодость, в пережитое, отшумевшее, отболевшее…
Феликс не видел меня. Он передвинулся вправо вслед за невообразимо длинным уравнением, которое выписывал. Потом уселся на пол, запустил пальцы в свои заросли. Только теперь я заметил, что в его рыжеватые волосы густо вплелась седина. Даже человек, расслоивший время, подвластен времени.
Уйти, не мешать занятому человеку?
Не уйду.
Из пасти вычислителя поползла плёнка, но Феликс этого не замечал.
Я сказал негромко:
— Машина выдала ответ.
Феликс вздрогнул и вскочил на ноги.
— Улисс?.. А я не слышал, как ты вошёл…
— Раньше ты был более чуток.
Он смотрел все тем же странным своим взглядом — рассеянным и беззащитным. Он был плохо выбрит и одет в мятый-перемятый костюм не по росту, с оттопыренными набитыми карманами и оторванной от куртки застёжкой.
— Что-то в тебе переменилось, — сказал Феликс.
Он вытянул плёнку из вычислителя, посмотрел и бросил на пол — просто выпустил плёнку из рук.
— Не то, что нужно? — спросил я.
— Ещё один вариант тупика. Если бы я знал, как сформулировать… — Он замолчал.
— Та же проблема? Расслоение времени?
— Что? Нет, это другое… Расслоение времени — частный случай асимметрии. Я иду дальше и… прихожу к таким чудовищным парадоксам… — Феликс опустил голову и нервно потёр лоб. — Года два назад мне казалось, что я близок к математическому выражению механизма всеобщего взаимодействия материи. Но это оказалось иллюзией… Возникла такая невероятная картина, противоречащая всем нашим представлениям о мироздании, что… я чувствую, что бессилен… Ладно, оставим это…
Мне стало жаль Феликса, но я не знал, как его утешить. Да и не в утешении было дело.
— Улисс, — сказал он вдруг, тряхнув головой с какой-то отчаянной решимостью. — Я рад, что ты здесь… Все эти годы я вёл с тобой нескончаемый разговор — мысленно, разумеется. И надо наконец…
— Не надо, Феликс, — быстро сказал я. — Все прошло, и не надо больше ни о чём.
— Хорошо. Запоздалые объяснения действительно ни к чему. Но видишь ли, Улисс, я не очень приспособлен к так называемой практической жизни… всегда кому-то приходилось решать за меня. Так было и тогда…
— Знаю. Она сама сделала выбор, и хватит об этом.
— Она сама сделала выбор, — повторил он, — но ты должен был её удержать, Улисс. Ты мог это сделать, потому что…
— Я ни о чём не жалею, Феликс.
— Ты мог удержать Андру, я знаю это максимально точно. По-видимому, природа создала меня анахоретом, я просто не умею жить иначе, и, когда Андра взялась налаживать мой быт… весь этот распорядок в доме… и постоянные гости по вечерам… я чувствовал, что перестаю быть самим собой. Так продолжалось несколько лет, а потом я сделал — впервые в жизни — решительный шаг.
Я слушал его с напряжённым интересом.
— Мы не расстались, Улисс, нет. Но я предложил, чтобы каждый из нас жил собственной жизнью, без этого окаянного распорядка. Андра вернулась к своей лингвистике, опять надолго уехала в Африку, ну, а я… как видишь… — Он развёл руками и улыбнулся улыбкой ребёнка. — И вот, — продолжал он, — все эти годы меня мучит вопрос: для чего же были нужны жертвы… такие тяжкие жертвы?.. Ты должен был её удержать, Улисс.
Я отвернулся, чтобы не видеть его беззащитных глаз.
— Если бы можно было знать все заранее, — проговорил я.
— Да… если бы… Ты сказал, что ни о чём не жалеешь. Это правда, Улисс?
— Я действительно ни о чём не жалею. Я нашёл себя, свою судьбу… Я не жалею даже о том, что пришёл к этому позже, чем следовало бы по логике вещей. Наверно, идеально прямые дороги бывают только у роботов. — Я взял Феликса за плечи и коротко встряхнул. — Все правильно, дорогой мой Феликс.
Он сразу повеселел, вот уж воистину, как ребёнок.
— Улисс, ты не представляешь, как много значит для меня…
— Все, все! Закончим этот разговор. Пойду погляжу в последний раз на корабль.
— На корабль? — Лицо у Феликса стало озабоченным. — Как же я забыл — ведь меня специально привезли для какого-то совещания…
— Оно сейчас начнётся. Пойдём.
Он заколебался. Кинул взгляд на исписанный пол.
— А что мне, собственно, там делать?.. Знаешь, Улисс, лучше я не пойду.
— Ну, как хочешь. Прощай.
— Всего тебе хорошего, Улисс.
Я вышел. В пустом коридоре прислонился к стене и постоял немного. «Ты должен был её удержать…» Ох, не нужно было мне прилетать сюда!
Запах корабля!
Я шёл знакомыми коридорами и вдыхал этот неповторимый запах, который не передашь никакими словами. Я смотрел на стены и вспоминал надписи монтажников, язвительные надписи, скрытые теперь облицовочным пластиком. Вспоминал рифмованные радиообъявления, треск сварки, бодрый гул голосов, тяжкие вздохи пневматических устройств…
Теперь здесь стояла тишина — та особая, хорошо мне знакомая сосредоточенная тишина, которую корабль, готовый к старту, как бы примеривает к глубокой тишине космоса. Еле уловимая вибрация палубы говорила мне о том, что реактор введён в режим.
Из-за двери кают-компании доносились голоса. Я остановился в нерешительности. Конечна, командир корабля пригласил меня на инструктаж, и я имел полное право войти. Но — зачем? Не стоило мешать занятым людям. Белокурый Грегори, сопровождавший меня, деликатно ожидал, чтобы я первым вошёл в кают-компанию. Я сказал ему, что сидеть на инструктаже не хочется, лучше я похожу немного по кораблю, если можно.
— Тебе, конечно, можно, старший, — сказал Грегори.
Он скрылся за дверью кают-компании, а я прямиком направился в рубку. Я мог бы пройти туда с закрытыми глазами.
В узеньком коридоре, примыкавшем к машинному залу, я невольно замедлил шаги. Да, вот это место. Вот люк, из которого высунулись голые ноги Всеволода, пропавшего практиканта. Здесь он стоял, смущённо потупившись и размазывая масляное пятно на животе, стоял перед грозными очами начальника космофлота… Сколько лет пролетело с того дня, сколько лет, а картина рисовалась мысленному взгляду так отчётливо, словно все это было вчера…