— Ничего не стряслось. Просто вижу, что тебе не до нас.
— Если тебе так уж хочется проверить линию, то вот лежит тестер. — Он кивком показал. — Надеюсь, практикант и сам доберется до «Элефантины».
Мой корабль поставили на модернизацию. Делать мне там было в общем-то нечего. Кузьма прекрасно управлялся без меня, и я попросил у начальника «Элефантины» разрешения поработать в зпездолете.
И вот однажды, когда я возился с наладкой координатора, меня вызвал Борг.
— Ты, кажется, неплохо освоился с кораблем, пилот?
— Лишь в той степени, чтобы не заблудиться, — ответил я.
— Вот-вот. Большего пока от тебя и не требуется. Сегодня в шестнадцать прилетят Самарин и Анатолий Греков. Не то инспекция, не то комиссия — ну, все едино. У меня времени нет совершенно. Хочу тебя попросить: ты их встреть и сопровождай. Как-никак Самарин — твое начальство.
Гостям повезло: как раз сегодня включили для испытания искусственную тяжесть, и можно было осматривать корабль, не ощущая неудобств невесомости. Я встретил Самарина и Грекова у шлюза. Мы обменялись приветствиями и рукопожатиями.
Самым любезным тоном, на какой только был способен, я пригласил гостей пройти по кораблю. Самарин, зажмурив один глаз, посмотрел на меня и обратился к Грекову:
— Видал, какие обходительные у меня пилоты? Прямо душа радуется.
— Улисс всегда был образцом доброжелательности, — спокойно ответил Греков, причесывая свои сильно поредевшие волосы. Он сказал это точь-в-точь, как сказал бы Робин. И голоса у них были на редкость похожие. Я вдруг проникся этой самой доброжелательностью к Грекову.
— Образцом своевольничания, — поправил Самарин.
Гости осматривали корабль часа три. Потом Борг пригласил нас в кают-компанию поужинать. Самарин и Греков налили себе по бокалу вина, а я отказался.
— Напрасно, пилот, — сказал Борг. — Это вино не опьяняет, а взбадривает. Посмотри, что написано на наклейке: «…впитало в себя всю щедрость солнца Андалузии».
— Солнце Андалузии, — повторил Самарин. — Сколько хороших мест на Земле…
Я взглянул на него. Лицо старейшего пилота выглядело необычно. На нем словно бы разгладились жесткие складки и все морщины сбежались на лоб. Одна седая бровь поднялась выше другой. О чем он думал? Пилоты моего поколения, да и те, что постарше, вряд ли могут представить себе космофлот без Самарина, Никто никогда не принимал всерьез его воркотню о всяких там островах в Тихом океане — это было так же привычно, как учиняемые им разносы, на которые никто никогда не обижался.
Самарин медленно повернул ко мне седую голову.
— Чего ты на меня уставился? — спросил он сердито. — Не хочешь отведать хорошего вина — дело твое. А я вот выпью. Я человек старомодный и возьму вот сейчас и произнесу тост. — Он поднял бокал до уровня глаз, как бинокль, и сказал: — За этот корабль. За тех, кто его сконструировал и построил.
Борг усмехнулся, выпил и склонился над тарелкой супа. Железный, непреклонный Борг…
— Когда примерно думаешь закончить работу? — спросил Самарин.
— Зачем же примерно? Есть график, — ответил Борг. — Через семнадцать суток.
— График есть и у меня. — Самарин принялся за второе. — Но, кроме него, есть еще пилоты, которые с ним не в ладах. Вот сидит первый, — он кивнул на меня. — Человек, выходящий из графика.
— Что-то Анатолий помалкивает, — сказал Борг. — Не нравится тебе корабль?
— Нет, корабль хорош, — сказал Греков. — Но я прикинул расход энергии и материалов — страшные цифры.
Самарин сказал:
— Насчет расхода энергии — не знаю, кто расходует больше, чем ты на сеансах космической связи.
— Тут ничего не поделаешь, — возразил Греков. — Расход оправданный.
— Тут тоже.
— Старший, — спросил я Грекова, — помнишь, Сапиена запросила способ добывания огня?…
— Помню ли я? — перебил Греков, повысив голос и в упор взглянув на меня. — Ты спрашиваешь, помню ли я? Да откуда, собственно, ты свалился, Улисс?
— С Юпитера. Я был в рейсе и давно не читал газет. Что-нибудь произошло?
Греков отодвинул тарелку и подпер кулаком тяжелый подбородок. Теперь его голос опять звучал ровно, монотонно, как обычно:
— Около четырех месяцев Сапиена молчала. Потом вдруг посыпались передачи одна за другой. Один и тот же вопрос: можете ли сообщить способ добывания огня? Наш ответ, посланный шесть лет назад, естественно, еще не дошел. Теперь мы несколько раз продублировали его. Что произошло на Сапиене? Хотел бы я знать…
— Их сигналы приходят с опережением? — спросил я.
— Каждый раз все с большим временным сдвигом. Вот если бы и нам удалось создать систему опережения во времени, систему сверхбыстрого прохождения сигналов… Представляете? Диалог с Сапиеной не с промежутками в одиннадцать лет, а практически мгновенный… Ну, об этом разговор впереди. У Феликса в Институте физики времени готовится эксперимент, который либо подтвердит такую перспективу, либо… — Греков замолчал.
— Либо? — спросил я.
— Или не подтвердит.
— Так или иначе надо лететь к Сапиене. Вот на этом самом корабле.
— Я против такого полета, — твердо сказал Греков.
— Почему?
— Прежде всего потому, что он смертельно опасен. Ты сам говорил мне, Ивар, что вероятность опасности была оценена неточно, и Улисс с Робином чудом возвратились из того безумного полета.
— Да, говорил, — согласился Борг. — Но теперь-то в конструкцию двигателя внесена существенная поправка. Опасность мы оцениваем теперь не выше нормы, обычной для любого рейса внутри Системы.
— И тем не менее расчеты могут подвести тебя и на этот раз, — сказал Греков, откинувшись на спинку стула. — Такой полет опасен. Это неоправданный риск.
— Надо выходить в дальний космос, — упрямо повторил я. — Большая цель оправдывает любой риск.
— Нет, Улисс. Выход в дальний космос — слишком серьезная проблема, чтобы не проверить все снова и снова. Ведь до сих пор не было целенаправленного полета. Надо сначала научиться управлять этими кораблями. А может быть, вместо них построить новые, более совершенные и надежные.
Наверное, он был прав. Мы сидели в кают-компании корабля, каких еще не бывало, корабля, готового рвануться сквозь время и пространство в глубины Галактики, но прав был Греков, который проголосует против этого рывка. Этот корабль видится ему как элемент грандиозного лабораторного опыта. Что было на моей стороне? В сущности, одни эмоции.
Вон даже Борг — Борг, создавший этот чудо-корабль, — помалкивает.
Да и кто я, собственно, такой? Просто пилот. Знающий свое дело пилот, только и всего. Человек, выходящий из графика…
Самарин, прищурив глаза, смотрел на меня внимательно.
Он ждал, не скажу ли я что-нибудь еще, но я молчал.
— Ну что ж, — Греков взглянул на Самарина, — не пора ли нам домой?
Самарин сидел в глубокой задумчивости, и Грекову пришлось повторить вопрос.
— Да, пора. — Самарин неторопливо довел «молнию» на куртке до конца и поднялся. — Жаль, что я уже старик, — сказал он, — но все-таки хорошо, что дожил до этого корабля.
Дорога повернула влево. Мы с Андрой по пыльной травке подошли к кустарнику, у которого стоял Борг. Это была изгородь из кустарника, а за нею в углублении лежал теннисный корт. Вернее, была сетка и правильно расчерченное поле, но вместо обычного проволочного ограждения объем корта обозначали цветные лучи — горизонтальные и вертикальные. На той стороне корта, прямо перед нами, висело табло, по которому плыли светящиеся цифры.
Игрок на поле был один — худощавый, коротко стриженный человек в белом спортивном костюме. В следующий миг я узнал в нем Феликса.
Он взмахнул рукой, как бы отбив воображаемой ракеткой воображаемый мяч, и уставился на табло. Цифры поплыли быстрее, в несколько рядов. Феликс сорвался с места, перебежал на другую половину поля. Не сводя глаз с табло, он потоптался по площадке, пока не нашел нужного места, и опять взмахнул рукой — принял «мяч», который сам же послал с той стороны. И снова воззрился на поток цифр.