Валька приехала на МАЗе — на следующий день, к вечеру. Сверкнув коленками, выскочила из кабины, помахала шоферу. Как девчонка, вприпрыжку побежала к вагончикам.
Лешка успел заметить, что за рулем МАЗа не «муравей», а другой — который подвозил трубы на поляну. Тяжелое проклятье, висевшее над Валькиной головой с прошлой ночи, заметно полегчало, теперь он готов был простить ее...
— Эй, паря! Оглох? — Мосин дернул его за рукав.— Жми за электродами.
Первым делом Валька забежала к Чугрееву. Он сидел за столом, щелкал на счетах — подбивал «бабки».
— Здравствуйте, Михаил Иванович! Вот и я. На станции все закончили. Пятьдесят семь забраковала вдребезги, штук тридцать можно еще исправить, остальные
— здесь, — затараторила она.
Чугреев улыбнулся:
— Молодец, стрекоза. Садись, посиди. Я сейчас закончу.
Валька присела к столу. Чугреев перегнал туда-сюда несколько костяшек, ухмыляясь, глянул на Вальку:
— А ты все хорошеешь. Не по дням, а по часам — как в сказке.
— Что это вы говорите, — зарделась она. — В краску вогнали...
— Уж не замуж ли собралась?—гнул свою линию Чугреев. — Женщины обычно к свадьбе хорошеют.
Валька кокетливо засмеялась:
—Что вы! Умру старой девой.
— Неужто так плохи твои дела?
— А за кого тут выходить, в тайге?
— Как за «кого»? Такие орлы вокруг.
— Какие орлы, Михаил Иванович?
— А Пекуньков? А Яков? Тоже жених что надо.
— Орлы... — захохотала Валька. — Петухи ощипанные!
— М-да... Не подходят, значит?
— Не подходят, — смеялась Валька.
Чугреев нахмурился, побарабанил пальцами по столу.
— А что, Валюша, у тебя с мужем? Разошлась?
Валька вспыхнула, опустила глаза.
— Откуда вы знаете?
— Не хочешь, не говори, если это тайна.
— Да нет... почему тайна? Разошлись, два года назад... Он не хотел, чтобы я на трассах работала, ну и... выпивал здорово. А мне нравится здесь — в городе тесно и душно, да и жить негде. В общежитии надоело, на частной — дорого.
Помолчали. Валька теребила кофточку, Чугреев задумчиво пощелкивал костяшками.
— Надоело одной? — тихо спросил он.
Она кивнула, поджала губы.
— Пока бегаешь, крутишься, все кажется нипочем. Но как вспомнишь, подумаешь — двадцать восьмой годик, почти старуха! Жутко становится. Одной страшно оставаться...
— М-да, такова жизнь, — изрек Чугреев. Он встал, прошелся по вагончику, остановился перед зеркалом.
— А из наших никто, значит, не подходит?
Валька покачала головой, засмеялась:
— Не в моем вкусе.
Чугреев пригладил виски, провел. ладонью по крепкому подбородку.
— А я? — спросил он серьезно. — Орел или петух?
— Вы? — удивилась она, но тотчас спохватившись, кокетливо засмеялась: — Орел, конечно, только... вы ведь не сватаетесь.
Он прошелся туда-сюда, встал над ней — руки в карманах, глаза смеются.
— Боюсь, Валюша, боюсь. Стар, скажешь, некрасив. Нос искусственный, седины полная башка, морда в морщинах...
— Вы напрасно отчаиваетесь, Михаил Иванович. Морщины вам к лицу, и вообще вы очень молодо выглядите — лет на сорок.
— На сорок? — присвистнул он. — Это издалека...
Он склонился к ней:
— А теперь?
Осторожно, словно боясь спугнуть, тронул золотистые струи волос, погладил виски, заглянул в глаза. Валька отвела взгляд.
— Не надо, Михаил Иванович... Войдет кто-нибудь...
Чугреев мрачно уставился в окно.
— Вот что, Валентина, — сказал он сурово. — Я человек одинокий. С женой не живу уже семь лет и жить не собираюсь. Сын в армии, после службы пойдет в институт. Ты меня знаешь. Я тебя — тоже. Ну и... — он потер кулаком нос, — если я орел, а не ощипанный петух... Ты меня поняла?
Она ответила одними ресницами.
Утром Лешка приступил к исполнению своих новых обязанностей: перетаскивать тяжелый контейнер, точно устанавливать его на трубе, принимать к сведению замечания начальницы.
Прошлой ночью он долго не спал и выработал несокрушимую линию жизни. Во-первых, режим: подъем, зарядка, пробежка до речки, купание. Во-вторых, учеба: хоть тресни, прочитать за дань десять страниц. И, в-третьих, Валька: поддерживать холодные вежливые отношения.
Сразу после завтрака пошли проявлять вчерашние пленки. Развели свежие растворы, подключили к аккумулятору красный фонарь. Валька была серая и хмурая. Лешка тоже молчал, хотя на языке так и вертелись ехидные вопросики вроде: «Как спалось на душистом сеновале?» или «Виталий, наверное, получше меня целуется?».
Изредка они касались друг друга, то руками, то плечом, и Лешку словно било электрическим током.