— Честное слово, Федор Захарович, не думал, — начал он, но Каллистов перебил:
— Не думал! Ты знаешь, как запросто сейчас припаять «очковтирательство»? Твою записку к моим отчетам и — в суд.
— Что же делать? — растерялся Павел Сергеевич.— Может, сходить, попросить, чтобы вернул?
- На пять тридцать вызывает в обком.
— Тебя?
— И тебя.
Кондратий Лукич встретил их приятной улыбкой, предложил кресла и тут же приступил к делу.
— Вы хорошо сделали, товарищ Ерошев, что пришли вчера. Нам нужна объективная и точная информация. Зачем обманывать самих себя? — сказал он, метнув на Каллистова быстрый взгляд. — Это первый вопрос, который, я надеюсь, вам, — кивок Павлу Сергеевичу, — предельно ясен.
— Да, да, — пробормотал Павел Сергеевич.
— Второй вопрос касается фактического выполнения графика монтажа газопровода, — говоря это, он одновременно двумя пальцами перебирал бумаги в раскрытой папке и точно к окончанию фразы извлек листочек с графиком монтажа. — Это ваша подпись?
Павел Сергеевич привстал, вгляделся, хотя и так знал, что никакого подвоха быть не может.
— Да, это моя подпись.
Кондратий Лукич усмехнулся краешком рта:
— Подписывали, чтобы подписать или чтобы выполнять?
— Чтобы выполнять, конечно.
— Демагогию тут разводить нечего, — Кондратий Лукич мягко положил на график обе ладони. — Вы человек взрослый, ответственный. Поставили свою подпись, извольте выполнять. Предупреждаю: мы не можем быть добренькими. Если первый месяц будет завален, отстраним от должности и наложим взыскание. Это вам тоже предельно ясно..
Он встал, — прямой, высокий, — неторопливо прошелся по цветным клеткам линолеума к большому сейфу в углу, между окном и широким, застекленным книжным шкафом с бордовыми томами Ленина, открыл и, взяв какой-то листок, вернулся не спеша к столу.
— Что касается ваших затруднений, товарищ Ерошев, — он приподнял двумя руками листок, который только что достал из сейфа, — то, надеюсь, вы разберетесь вместе. Федор Захарыч вас выручит. Не так ли?
Впервые за время разговора Каллистов поднял глаза от пола и, приняв из рук Кондратия Лукича «Записку», едва заметно кивнул.
— И в заключение беседы хочу вас информировать о том, что мы сочли необходимым освободить товарища Каллистова от отчетности по трассе и поручаем вам, товарищ Ерошев, раз в неделю докладывать о ходе выполнения графика. Телефон мой у вас есть?
— Да.
Кондратий Лукич поднялся из-за стола, пожал руки:
— Не смею вас задерживать. Желаю успехов.
Когда вышли в коридор, Каллистов, скрипя зубами, нервно разорвал «Записку» в мелкие клочья, швырнул в урну.
— Вот что, Павел, — сказал он неожиданно мягко,— ты порядочный человек, я тебя уважаю, но, поверь, ничем не могу помочь. Выкручивайся как-нибудь. Срывай остальные работы, брось все силы на трассу.
— Да что бросать?! — с отчаянием в голосе воскликнул Павел Сергеевич. — Последние трубоукладчики отправил. Все сварщики на базе и у Чугреева. Плотники да землекопы остались.
Каллистов вздохнул, развел руками:
— Придумай что-нибудь.
Уставший, измочаленный за день, Павел Сергеевич решил пройтись по набережной. Крюк немалый, но черт его дери! — нервы успокоятся.
Широкая и быстрая река шуршала и поплескивала за бетонным парапетом — у берега прозрачная, зеленоватая, а дальше, на разливе — в маслянистых полосах заката. На той стороне реки, как остов искареженного догорающего корабля, чернела стройка Каллистова —торчащие трубы, стрелы кранов, ребристые каркасы зданий, тонкие, как иглы, колонны. Задымленное потрескавшееся солнце косматым шаром сползало на эти острые обломки и заливало горизонт темной огненной кровью.
Глядя на зловещий закат, на резкие изломы черных линий стройки, он с грустью думал: «Да, видно, подползла пора щелкнуть костяшками — подбить «сальдо-бульдо». В сорок два года признать, что жизнь доехала до макушки и покатилась под горку. Да, теперь уж можно оценить себя без честолюбивых галлюцинаций юности. Дело не в том, что не вышел под крупного начальника — дело в том, что на этом жизненном перевале приходится признать горькую истину: работа, которой занимался всю жизнь, опостылела. «Всю жизнь» — страшные слова. Всю жизнь — стройка за стройкой, как цепь — звено к звену с перехлестом. Сроки, сроки, сроки — давай, давай, давай, — вся жизнь в этих железных петлях. Втянулся, привык, как лошадь к хомуту — вез не размышляя, нравится или не нравится, интересно или тоскливо...
После окончания института Павел Сергеевич получил направление в Новосибирск — строить прекрасный мраморный город. Приехал в тот день, когда у призывных пунктов уже стояли длинные угрюмые очереди, на здании штаба СибВО устанавливали зенитные пулеметы. С утра хлестал дождь, днем похолодало — ударил град. Павел Сергеевич сутки не мог пробиться к начальнику стройуправления. Клава с трехмесячным Лешкой маялась на вокзале. Только на второй день получили комнату в бараке, в Кривощеково, на левом берегу Оби. Попросился на фронт — забронировали, сказали, что здесь нужнее, с ходу назначили прорабом по эвакуированным заводам.