— Там водятся лемуры. Я бы их наловил, отдрессировал, в цирке бы с ними выступал. Знаешь как?
Яков смешно сморщился, покрутил длинным носом, пошевелил ушами, свел глаза к переносице, развел к вискам, объявил гнусавым «цирковым» голосом:
— Только раз, только у нас! Неповторимо, непереваримо! Русс Яков с дрессированными лемурами! Кордебалет на канате, фигуральтика под самым куполом циркодрома, кас-ми-чес-кий па-лет к другим, неваабразимым мирам!
Лешка захохотал. Рассмеявшись, Яков сполз на корточках к ящику с водкой, резко выпрямился, подпрыгнул и издал протяжный вибрирующий горловой крик, похожий на злобный вой кота.
— Так кричат лемуры катта, подвижные, ловкие и заполошные, как одесские торговки. В отличие от торговок лемуры умеют удивляться и играть в популярную детскую игру «замри». Этим они и покорили меня. Ну, ладно, пошли, а то там люди погибают, — сказал Яков и взялся за ящик. — Я смотрю, как бы мне не схлопотать сегодня по шее от изнывающего коллектива.
Они подняли ящик, пошли, покачиваясь и наступая на собственные тени. Солнце уже давно спустилось с полуденной высоты и теперь било слева в затылок.
Люди «погибали» в тени под навесом, за тесовым в три доски столом. Четверо лениво забивали «козла», пятый сидел особняком, привалившись к стойке, тренькал на гитаре и напевал нудным голосом частушки. Все пятеро были босоноги, без рубах, темные от загара. Под столом, как стреляные гильзы после жаркого боя, валялись пустые бутылки — «сучок», «московская», «перцовка», «кориандровая». На утро, как водится, не хватило, и теперь в ожидании Якова они переживали трудные часы.
На поляне, чуть в стороне от навеса, стояли друг за другом пять вагончиков-домиков на резиновом ходу — два зеленых, коричневый и опять два зеленых, — как игрушечный состав без паровоза. К последнему зеленому приткнулась сколоченная на скорую руку стайка на деревянных полозьях. За ней примостился сарайчик — жерди да крыша.
По краю поляны, за редким березнячком, проходила трасса — просека, траншея, невысокий земляной вал. В этом месте газопровод выползал на бровку траншеи и обрывался, зияя черной круглой пастью. Там же, вдоль бровки разместилась техника: два трубоукладчика с нацеленными в небо стрелами, бульдозер, сварочный агрегат САК — железный сундук на тележке; передвижной котел для приготовления битумной мастики и пузатый ацетиленовый генератор, заляпанный известью. В другом конце поляны, пощипывая траву, бродила корова.
Среди «козлобоев» выделялся Мосин, сварщик-паспортист — плотный, круглый, с широким давно небритым лицом, с маленькими, как ржавые кнопки, глазами, которые смотрели холодно и прилипчиво.
Гитарист Гошка, сварщик второй руки, пел монотонной скороговоркой. Частушки выскакивали из него, как сардельки из автомата. Знал он их великое множество.
Ты точи, точи, точило, острый ножик навостри.
Мине милка изменила —
Раз и два и три.
После каждого куплета он щипал струны всеми пальцами разом и тут же прижимал ладонью.
Ты за талию меня
Не бери, Ванюша,
Не цылована три дня —
Затрясусь как груша.
— Вот мы и притепали, — сказал Яков, и они поставили ящик с водкой на верхушке земляного вала.
Через траншею была брошена доска — узкая и на вид хлипкая. По ней надо было перейти на поляну.
— Эй, алкаши! Ого-го! Готовьте глотки! — заорал Яков.
На его крик из первого зеленого вагончика высунулась Валька, девица двадцати семи лет, — главная по проверке качества сварных швов. Красивые светлые волосы ее были распущены, яркий, в красных розах халат расстегнут — издали чернела широкая полоса лифчика. Увидев ящик с водкой, она фыркнула с отвращением и скрылась в вагончике.
Из четвертого зеленого спустилась, покачиваясь как борец, грузная и поблекшая, несмотря на молодые годы, Зинка, жена Гошки-гитариста и штатная повариха.
— Паразиты! — прошипела она с ненавистью и пошла в стайку.
«Козлобои» меж тем бросили домино, один за другим потянулись из-под навеса. Приободрившийся Гошка ударил на гитаре туш.
Вскинув ящик на плечи, Яков спустился с вала, ступил на доску. Желая хвастануть, он поднял ящик над головой, пошел плавным, скользящим шагом, подражая канатоходцам. Доска пружинила, прогибалась. На середине пути Яков вдруг сильно качнулся — ящик повалился ему за спину, вывернулся из рук. Бутылки зелеными щуками скользнули в траншею.
Кто-то ахнул. Мосин втянул в себя воздух, по-бычьи наклонив голову, медленно двинулся на Якова. «Циркач» топтался у края траншеи, заглядывал вниз, испуганно улыбался. Мосин спокойно сгреб его за штаны и, коротко размахнувшись, ударил в лицо. Ойкнув, Яков свалился на землю, покатился по траве.