С осени начали прибывать станки, прессы, печи, двигатели. Цехов не было. Оборудование расставляли на пустырях, строили дощатые сараи. Электрики волокли кабели, подключали, запускали — готово! Потом над гудящими станками возводили кирпичные стены, клали балки, крыли крышу. Станки один за другим на веревках перетаскивали на бетонные фундаменты, застилали земляной пол досками. Куда там до строительных норм и правил! Ни в одной книжке не найдешь таких способов строительства.
Поначалу Павел Сергеевич упирался, не принимал от бригадиров работу — брак, недоделки, бетон не тот, рыхлый; стены завалены, раствор жидковат — кладка сядет. Бегал с утра до ночи, ругался осипшим голосом, заставлял переделывать. Домой возвращался чуть живой — мокрый, холодный, с голодным блеском воспаленных глаз. Приносил вязаночку обрезков на растопку. Лешка жестоко болел; ветрянка, диспепсия, коклюш. Клава выла по ночам — застудила грудь, маялась грудницей. Барак продувало как шалаш, вязанки хватало на несколько часов — к утру в ведре намерзала корочка льда.
Однажды его вызвал начальник управления — брови в нитку, глаза обварены недосыпанием.
— Ты почему срываешь сроки, так твою разэдак!
— Пусть делают как положено.
— Положено быстро, война не ждет.
— Значит, я мешаю. Отпустите на фронт.
— Нет, ты нужен здесь.
— Тогда не понимаю.
— Башкой работай, не одним горлом. Жми на качество, но сроки не срывай.
— Значит, пропускать брак, закрывать глаза на недоделки?
— Без тебя будет еще хуже. Понял? Иди, работай. Еще раз сорвешь срок, отдам под суд.
Вернулся на участок, лег в хибарке-теплушке на лавку, вперился в стенку: что делать, как быть? Вдруг слышит — тук-шарк, тук-шарк — бригадир Кудрин, тихий, задумчивый мужичок с деревяшкой под правым бедром, подковылял, встал над лавкой, хмыкнул:
— Ну че, паря, дособачился? Так-то. Ты б лучше это, присмотрел, кто на бетоне, кто на опалубке. Девки с бабами да пискуны-ремеслуха с полудурками — сброд святых и нищих. Люди опять же — не зверьки. А насчет того, что «надо», так это всю жисть «надо», сколь помню себя, все «надо». А человек-то живой — не казенный. В окопе и то по рюмке водки дают. А тут не получше. В обчем, присмотрись, паря, а то хм... так казенной собакой и останешься на всю жисть.
Присмотрелся, и верно. Перестал драть горло, сам стал класть стены, разводить цемент, замешивать бетон —учить тощих неуклюжих подростков из «ремеслухи». И бригадиры подобрели, на сало с луком заприглашали. Это сало он приносил домой, подкармливал Клаву. И «ремеслуха» переменилась: ребятишки раздобыли где-то лошадь, привезли к бараку целый воз обрезков. Клава выменивала дровишки на молоко — этим молочком и выходили Лешку.
О мраморных городах пришлось позабыть. В сорок третьем, как он ни отказывался, его перевели на спецстройку — прорабом в зону, на строительство кирпичного завода.
Он писал рапорт за рапортом. Наконец, разрешили уволиться — переехал вместе с семьей еще дальше в глубь Сибири. Здесь его приняли на должность начальника городского управления «Тепловодоканализация» и дали квартиру. Потом управление перешло в трест «Теплогазосетьстрой». Сменилась вывеска — работа осталась та же: те же трассы, те же заботы. Десять лет — мешанина из трескучих утомительно однообразных дней, наполненных телефонными звонками, многоречивой говорильней совещаний, торопливой беготней туда-сюда, куда и не упомнишь, за чем-то вроде важным, до зарезу нужным — достать чего-то, кого-то упросить, чтобы дали что-то, успеть, не опоздать, не упустить... Но были и острые моменты, как в сорок девятом... Все лето и всю осень тянули первую в городе теплотрассу к новому жилому кварталу. Рабочих мало, техника — лом, кайла да лопата. Трубы поднимали на веревках — эй, ухнем! А срок, как всегда, железный: кровь из носа, — к седьмому ноября. Как ни упирались, к седьмому не вышло. Перенесли срок на пятое декабря. Сделали бы, но вдруг выяснилось, что на базе кончились трубы нужного диаметра — остались в два раза тоньше, хотя по ведомостям числились как большие. Пока разбирались, пока писали жалобы и рекламации, подкатило пятое декабря — труб не было. Вызвали в горком. «Вот тебе, говорят, десять дней и ночей — чтобы к двадцать первому декабря кончил». Объяснил положение с трубами — не класть же меньшего сечения. «Клади, говорят. Трассу включили в областной рапорт». Он уперся: при наших сибирских зимах это значит оставить людей без тепла. «Клади, говорят, потом заменишь». Дальше — больше, раскричались: «Вы срываете пункт рапорта, проявляете наплевизм на решение вышестоящих органов». — «Людям нужно тепло, а не дутый рапорт». — «Вон вы как заговорили. Ох, Ерошев, пожалеешь, горько пожалеешь об этой своей политической близорукости. Хотя надо еще разобраться, что это такое...». Разбирались на бюро. Трассу из рапорта исключили, а ему закатили выговор...