Ужасно соскучился без вас. Так хочется посидеть на нашем стареньком диване, сразиться с тобой, папка, в шахматы. Или поиграть в мушкетеров — помнишь? Смешное было время. Я теперь уже взрослый...
Ну, пока. Николай едет в Лесиху, торопит — крепко обнимаю, ваш Алексей».
Он замер, устало улыбаясь, прислушался к звенящей пустоте внутри себя — ни мыслей, ни движений, как будто оцепенело все. И вдруг: «А шов-то четырехслойный»... Он встал, на цыпочках подкрался к шкафу, боязливо оглядываясь на дверь, словно собирался сделать нечто постыдное, вытащил небольшую книжицу — «Расчет на прочность сварных соединений». Раскрыл...
— Павлуша! — донеслось из кухни.— Иди обедать...
Он вздрогнул, торопливо сунул книгу на место...
Есть не хотелось, но чтобы не обидеть Клаву, съел три голубца. Ел, нахваливал, пытался шутливо комментировать Лешкино письмо, но вдруг задумывался: «А шов-то четырехслойный!»
— Ты мне не нравишься сегодня,—сказала Клава.— У тебя такой усталый вид. Ты заболел?
— Да что ты, Клавчик? Здоров, как бык. — «А шов-то четырехслойный».
— Я чувствую, ты вымотался. Тебе обязательно надо отдохнуть. Знаешь, — она помолчала, улыбаясь, — я отказалась от гарнитура. Жили двадцать лет и еще столько проживем. Не в гарнитурах счастье, правда? Возьми лучше путевку куда-нибудь.
Павел Сергеевич рассмеялся, выгреб из карманов пачки денег. Она всплеснула руками, заругалась на него, потребовала, чтобы немедленно, завтра же брал отпуск и ехал отдыхать. Он только грустно вздохнул — «Какой может быть отпуск!». Они поспорили — он убедил ее покупать гарнитур.
Клава заснула как обычно легко и быстро, свернувшись мягким теплым калачиком. Павлу Сергеевичу не спалось. Он думал, глядя в серый покачивающийся потолок. Уйти бы, уволиться, устал... Но трасса, трасса, трасса. Уйти можно только с треском, с позором. А что будет с Лешкой, с Клавой? Мгновенно все развалится — «все», державшееся на его авторитете честного, порядочного человека. «Значит, ты неправильно жил, значит, твоя мораль фальшива, оторвана от жизни и зиждется на песке», —- может быть, они и не скажут так, но почувствуют, поймут, подумают. А это — катастрофа...
Клава вздохнула во сне, погладила его плечо, пробормотала что-то, улыбаясь сонно и счастливо, как девочка. Его обожгло это ее ласковое прикосновение. Он ощутил, как что-то закипело в нем в этот момент, накалилось докрасна и перегорело, обдав глаза и сердце чем-то расплавленным и едким.
Осторожно, стараясь не разбудить жену, он встал, на цыпочках прошел в столовую. Взял с полки книгу «Расчет на прочность сварных соединений», нашел бумагу, карандаш, логарифмическую линейку. Часам к трем ночи работа была кончена. Он аккуратно переписал расчеты, засунул их в карман пиджака.
В десять часов утра состоялся сеанс радиосвязи с Чугреевым. Павел Сергеевич приказал срочно сварить два пробных стыка — с четырехслойным и трехслойным швами — вырезать образцы для лабораторных испытаний и к обеденному поезду привезти на станцию. Чугреев по-военному ответил: «Есть!» Павел Сергеевич немедленно отправился на вокзал.
День был пасмурный, накрапывал дождь. Березняки, подернутые желтизной, резко выделялись среди темно-зеленых сосен. Картофельная ботва на огородах побурела, повяла; полег бурьян вдоль тропинки, пахло мокрой землей, грибами, осенью. Возле потемневшего от сырости недостроенного сруба стоял газик, заляпанный грязью. Чугреев, не ожидавший ничего доброго от приезда начальства, хмуро предложил сесть в машину. С холодной решимостью Павел Сергеевич начал разговор.