Снаружи раздался свист. Лешка вылез из-под полога, как из парной — потный, красный, дрожащий.
— Поработал? — от Мосина пахнуло водкой.
— Да-а... — Лешка разминал затекшую руку. — Я наверное, нппартачил...
— Сойдет. Теперь иди забавляйся, — Мосин усмехнулся на соседний шов, опоясанный кассетой, и юркнул под полог.
До конца дня Мосин выгнал еще двенадцать стыков. Просвечивая швы, Лешка все поглядывал на него и поражался той перемене, которая произошла с ним. Еще вчера Мосин работал со злой напористостью, осатанело, хлестким матом подгоняя идущего впереди Гошку — сегодня он как-то обмяк, как бы раскис, часто вылезал из-под полога, курил, бегал куда-то, а возвращаясь, подмигивал пьяными мутными глазами. Но самое поразительное, чего никак не мог уразуметь Лешка, почему вдруг стыки пошли значительно быстрее.
Ночью хлынул проливной дождь — будто тысячи сказочных злых барабанщиков беспорядочно заколотили по крыше и стенам вагончика. Под полом по-мышиному шуршал ветер. Шумел лес. Ветка лиственницы черной лохматой птицей билась в окно. От стены сквозило сырым холодам погреба.
Лешку знобило. Он укрылся с головой, высунул только нос. Снова и снова, как один и тот же фильм, раскручивался в памяти прожитый день. С каждым оборотом фильм насыщался мельчайшими подробностями, становился сочным и осязаемым как сама реальность.
Как странно улыбнулся Мосин. «...Теперь иди забавляйся». Широкий рот раскрывался одним углом, как чемодан со сломанным замком. Сквозь щель чернела пустота — многих зубов не было. Улыбка Мосина, видимо, большая редкость. «Теперь иди забавляйся... Теперь иди забавляйся...»
От смутной догадки у Лешки застучало в ушах. Ему казалось, что все сейчас повскакивают с полок — так силыно заколотилось сердце. Конечно, конечно, лихорадочно думал Лешка, Мосин рвач и халтурщик, воспользовался моментом, нагло гонит брак. Ему наплевать на все и на всех. Снимут Чугреева, посадят Вальку — ему начхать, лишь бы побольше нахапать денег. Но ничего, утром все узнают правду. Он не даст Вальку в обиду...
К утру дождь кончился. Низкие тучи цеплялись за острые верхушки сосен — сосны раскачивались, скрипели. Осыпаясь, шумел березнячок. Дымчатыми драконами ползли по земле клочья тумана.
Лешка чуть не проспал. Когда он выскользнул из вагончика, над навесом вился дымок. Зинка гремела кастрюлями. Значит, вот-вот она ударит в рельс. Лешка юркнул между вагончиками, кинулся через поляну к САКу. Все было продумано. Он вывернул регулировочную иглу карбюратора, на ее место спичкой приколол тетрадный лист — на нем было написано: «Иглу вывернул я. Не отдам, пока Мосин при всех не поклянется, что прекратит халтуру. Алексей».
Зинка хлобыстнула прутом по рельсу. Бэмз! бэмз! бэмз! — понесся над поляной стальной звон.
Перепрыгивая через трубы, скользя на мокрой траве, Лешка бросился в кусты. Возле малорослой сосенки присел на корточки, вырезал перочинным ножом кусок дерна, кинул в ямку иглу, прикрыл — ищейка не найдет. Согнувшись, перебежал в березнячок, притаился, покусывая травинки.
Из вагончиков полезли рабочие — разбрелись по ближайшим кустам. Поеживаясь от утреннего холода, растирая через рубаху круглую грудь, Мосин побежал к САКу. Спрятался за кожухом, постоял сколько надо, потряс штанами. Настроив двигатель, взялся за заводную ручку — раз, два, три, четыре!
Лешка давился от нервного смеха.
Раз, два, три, четыре! Двигатель чавкал, глухо похлопывали клапана. Мосин откинул боковую крышку, сунулся всем корпусом к карбюратору,замер, оттопырив широкий зад. Лешка видел, как он сорвал, бумагу, стиснул в кулаке и покатился к бригадирскому вагончику.
На барабанный стук в дверь высунулся полуголый взъерошенный Чугреев. Протирая глаза, долго разглядывал тетрадный листок. Мосин поносил Лешку на всю поляну. Чугреев скрылся в вагончике. На шум сбежались рабочие.
От предстоящей схватки у Лешки захватывало дух — такое ощущение было однажды, когда он прыгал с парашютной вышки е городском парке.
Владей собой среди толпы смятенной.
Тебя клянущей за смятенье всех, — шептал он строки из «Заповеди».
Из вагончика выскочил Чугреев, Мосин повел его к САКу. За ним потянулись остальные. Жестикулируя и обильно пересыпая свои объяснения тяжелыми, как оплеухи, словесами, Мосин показывал Чугрееву, как он обнаружил листок.