Раздумывая, Лешка вытянул из-под полки чемодан, раскрыл, поковырялся в книгах, решительно захлопнул.
— Нет, папка, я не полечу. Сейчас все так здорово закрутилось — до жути интересно. Мне надо разобраться во многом. И потом, если я уеду, они подумают, что я сдался. А я не сдался и не думаю сдаваться.
Павел Сергеевич посерел. Пенсне запрыгало на переносице и сорвалось. Он подхватил его, как будто оно было раскаленное.
— Сдался — не сдался! — вдруг закричал он. — Что тебе здесь, игрушки? А ну, быстро собирайся! Немедленно! — Он рванул с полу чемодан, швырнул на полку. Крышка с маху хлестнула по стене, книги выпрыгнули и сползли на одеяло. Вздрагивая и приволакивая ноги, он забегал по вагончику, хватал Лешкины вещи — майку, полотенце, рубашку. Скомкав их, швырнул в раскрытый чемодан. — Живо! Чтобы духу твоего здесь не было! Кому говорят?!
Лешка попятился к стене.
— Чего ждешь? Ремня? — трясущимися руками Павел Сергеевич кое-как нацепил пенсне, схватился за ремень.
Прижавшись спиной к стене, раскинув руки, Лешка беззвучно шевелил побелевшими губами. В расширенных глазах его разгорались странные огоньки — упрямые и враждебные.
Павел Сергеевич замер, вытер взмокший лоб, спятился на полку. Как тяжело больной откинулся к стене, гулко стукнулся головой.
— Папа... папа... что с тобой!
Лешка осторожно, как к чему-то страшному и притаившемуся, приблизился к отцу, готовый отскочить. В тени поблескивали стекла пенсне и два золотых зуба.
— Прости, сына, — захрипел Павел Сергеевич. — Нервы... Вот видишь, что творится... — Он вытянул вперед руки, они тряслись как у юродивого. — Распсиховался... Ты прав, тебе надо остаться... Конечно, конечно... Ты не сердись на меня, я чертовски устал...
Лешка подсел к нему, погладил по плечу.
— Тебе надо отдохнуть, папа. А за меня не беспокойся. Я приеду домой, только попозже. Хорошо?
Павел Сергеевич порывисто сжал его руку.
— Будь осторожен, сына. И не обижай людей. Они постарше тебя. У каждого своя трудная жизнь. Они не виноваты в этом. Советуйся с Чугреевым — он добрый человек.
Они обнялись. Лешка почувствовал, как колючая щека отца стала горячей и мокрой.
Прямо с аэродрома Павел Сергеевич поехал к Каллистову. На скользких, как намыленных, ухабах за рекой тащились мучительно долго. Павел Сергеевич, то и дело поглядывал на часы, боялся не застать Каллистова на месте. Таксист тихо ругался — обгонять было невозможно. Навстречу, буксуя и елозя по выбоинам, ползли бесконечным потоком машины. Уныло моросил дождь. Небо походило на дорогу — мутными, грязными полосами висели низкие тучи. Из трех серых бетонных труб ТЭЦ вываливался тяжелый белесый дым и скатывался к матово-сизой, как шлак, реке.
У Каллистова шло совещание. Павел Сергеевич прождал около часа. Первым из кабинета выскочил сам Каллистов.
— О, Павел! Спешу в город. Поехали, по дороге потолкуем.
Рябой шофер гнал «Волгу» смело и нагло, не скупясь на сигналы. От встречных машин по стеклам стегало жидкой грязью.
— Ну, что у тебя, как дела? — спросил Каллистов, хватаясь за переднее сиденье.
— Газ не будет подан в срок, я сорву график, — как-то вдруг, с ходу решил Павел Сергеевич. — Я не могу...
Каллистов развернулся весь к нему, уставился дикими глазами.
— Ты что, обалдел?
— У меня там сын контролером. Понимаешь? Сегодня же отменю приказ.
Машину занесло — они повалились друг на друга.
— Осторожней! Но скорость не сбавляй, — со злостью прокричал Каллистов шоферу. — Ты что? Рехнулся? Или пьян? Да здесь все мы полетим к чертовой матери. Ты понимаешь, что ты говоришь?
Их снова тряхнуло. Шофер неистово крутил баранку. Машина неслась между двумя потоками.
— А мне наплевать! — перешел на крик Павел Сергеевич. — Я не хочу терять сына. Это ты понимаешь?
Каллистов посмотрел на него как на помешанного, гаркнул шоферу «потише» и презрительно скривился.
— Распустил, понимаешь, розовые слюни. Все мы когда-то были такими, и всех нас жизнь обработала под свой вкус и цвет. — Он помолчал. Громадная голова его моталась из стороны в сторону. — Наивный человек, ты дрожишь за свой отцовский авторитет, как глупая девка за непорочность. Рано или поздно девку все равно прищучат. Рано или поздно дети узнают истинную нашу цену. Уж лучше самому сказать, чего ты стоишь, тогда хоть можешь надеяться на коэффициент за смелость. Да ты обязан, как отец, — черт возьми! — рассказать ему о жизни все, что нажил своим хребтом. Рассказать, объяснить и предостеречь. И вооружить! Чтобы он не голеньким вышел на арену, а со щитом и с мечом. Так я себе представляю свою роль как отца. В противном случае нам нечего делать, все остальное дают им в школе.