Павел Сергеевич хотел сказать, что брака не так уж много, всего две-три плети, но Кондратий Лукич остановил его нетерпеливым жестом.
— Я позабочусь, чтобы на трассу была послана компетентная комиссия. Что вы хотели сказать?
— Все исправим, Кондратий Лукич, но нужна помощь. Спасти положение может только встречная бригада.
— Спасти положение, спасти положение, — раздраженно пробурчал Кондратий Лукич. — Надо было серьезнее относиться к своим обязанностям. Вы хоть понимаете, что за такие дела вас надо судить? — Торопливо нацепив очки, он холодно посмотрел на Павла Сергеевича и отвернулся. Сигарета дотлела до мундштука, пепел серым столбиком висел над пепельницей. — Встречная бригада, встречная бригада,— произнес он, морща лоб и сердито пошевеливая бровями. — Легко сказать «встречная бригада». Придется обращаться к организациям города и области. У всех своих дел по горло...
Он вытащил из пиджака, висевшего на спинке массивного стула, авторучку, быстро написал что-то на обложке «Советского экрана», сказал не глядя на Павла Сергеевича:
— Завтра в десять зайдете ко мне. Готовьте конкретные предложения, будем разбирать вас на бюро обкома.
В ту ночь Павел Сергеевич не сомкнул глаз...
7
Как только отец и сын Ерошевы вышли из вагончика, Чугреев сразу, по их растроганным и просветленным лицам догадался, что Лешка останется на трассе. «Придется вправлять парню мозги», — с досадой подумал он и стал соображать, как сделать это быстрее, надежнее и тверже. Когда вертолет поднялся и скрылся за лесом, он расставил рабочих для опускания плети в траншею, «подшуровал» Мосина и Гошку, вернулся на поляну к газику.
Лешка, грустный и задумчивый, сидел на ступеньках первого зеленого. Чугреев свистнул, поманил его в машину.
— Жми сюда, научу ездить.
Лешка обрадовался, но из деликатности спросил:
— Вам, наверное, некогда, Михаил Иванович?
— Садись, садись, — подбодрил Чугреев. — Обещал научить — сделаю. Слово — железо.
Лешка торопливо влез на переднее сиденье. Чугреев, задумавшись, медленно развернулся на поляне, поехал по просеке в сторону Лесихи.
—Та-ак, — прогнусавил он, хмуро глядя перед собой. — Сперва разведаем, что ты знаешь про шоферское дело, а уж потом за учебу. Скажи-ка мне, что такое машина? Как ты понимаешь?
Лешка удивился, с недоумением заглянул ему в лицо,— серьезен! — подумал и сказал:
— Машина — это, ну, устройство, агрегат, что ли, для того, чтобы ездить.
— Все?
— Все.
— Это с твоей колокольни, а с моей — похитрее. Вот, смотри, — он выпустил руль, газик сразу завилял, покатился к траншее. Лешка уперся ногами в пол.
Быстрыми, точными движениями Чугреев выправил машину на дорогу. — Видал! А теперь вот, — он поддал газу, машина рванулась, понеслась, запрыгала на ухабах. — Держись! — крикнул Чугреев и резко надавил на тормоз. Газик крутанулся, встал задом наперед.
— Понял? На «виллисах» этот фокус здорово получался. Два-три оборота на мокрой дороге. Это мы в Германии, пока стояли, забавлялись.
Он ловко, в два приема развернулся на узкой полосе между лесом и траншеей, поехал в сторону Лесихи.
— Машина такая стерва — кто бы ни сел за руль, она уже готова, подладилась. Умный сел, и она умная, дурак сел, и она дура. Пьяный сел, и она пьяная. — Чугреев нахмурился, достал папиросы. — А еще есть машины-изверги. Во время войны давили нашего брата, как тараканов. Раз пришлось бегать от танка, в овраге спасся. Слабонервные не выдерживили, сами бросались под гусеницы. Потом видел на дорогах—раскатанные в блин. Вот что такое машина, когда водители ставят идею превыше всего. А ты говоришь, ycтройство для того, чтобы ездить. Ты парень молодой, горячий, — сказал он, помолчав, — я, помню, таким же был. Рубишь сплеча, без оглядки. Живешь как бы сам по себе. А кругом ведь люди, всю жизнь придется жить с людьми.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Лешка.
— Есть одно золотое правило безопасной езды, знаешь?
— Нет.
— Живи сам и давай жить другим. Ты его нарушаешь.
Они проехали километров девять. Слева открылась обширная поляна, знакомая Лешке по первой стоянке. Вот корявая пожелтевшая лиственница, на которой когда-то висел умывальник. Вот вмятины в земле — следы от колес вагончиков. Там — груда битых бутылок, тоже памятка. А дальше — желтовато-зеленый малинник, яркий среди тусклых прутастых березок. Здесь он впервые поцеловал Вальку...
Чугреев подрулил к лиственнице, выключил двигатель. Стало слышно, как по мокрому брезенту крыши звонко били капли дождя, падавшие с веток лиственницы.