— Кому отпустила? — спросил Лешка.
— Кому — Чугрееву, вот кому! Что вот теперь делать, а? Скажи.
Лешка молчал, злорадно ухмыляясь и презирая себя за эту невольную ухмылку.
— Валя, — сказал он дрогнувшим голосом, — ты... любишь его?
— Кого? — удивилась Валька.
— Чугреева.
— Чудак ты, Леха. — Она встала, заслонив окно, пошла ощупью к Лешке. Он включил фонарик.
— Выключи! — крикнула она. Он выключил и почувствовал, как ее руки скользнули по лицу, колени уперлись в колени.
— Ты глупый мальчик, — сказала она мягко и взволнованно.— Ты глупый и смелый мальчишечка...
От ее близости его охватила дрожь, он плохо соображал. Она поглаживала его волосы, почесывала, как «отенка, за ухом, склонившись, дышала в лицо парным молоком.
— Помнишь, тогда ты поцеловал меня на коленях? Помнишь? Я как дура бесновалась всю ночь... А потом у реки... Я так боялась за тебя...
Вздрагивая и задыхаясь, он прикоснулся к ее горячему телу, тут же отдернул руки. Она приникла к нему пылающим лицом.
— Выходи за меня, — прошептал он шершавым, еле ворочавшимся языком,
— Нет... любить тебя, но замуж... нет. — Она расстегнула его рубашку, прижалась грудью к груди, тихо, отрывисто засмеялась: — Ну...
Она уснула у него на плече. Он ласково касался губами ее бровей, дышал в щекочущие локоны, счастливо пофыркивал от нового странного ощущения всего себя. Ему казалось, что это не он лежит так, вольно раскинувшись на полке, а какой-то широкий, здоровенный мужик, в шкуру которого он временно влез. Хотелось небрежным движением согнуть в локте могучую руку, притиснуть Вальку, чтобы она проснулась, пощупала его тугие бицепсы и сказала: «Ого!». Тогда бы он легко подхватил ее и стал подбрасывать, а она повизгивала бы от восторга и хохотала. Потом они поженились бы и уехали куда-нибудь далеко-далеко, на Сахалин, например, или на Камчатку. Чтобы были чистые прозрачные ручьи, голубые или зеленоватые, и песчаные дюны, застывшие вдоль океанского побережья белыми сверкающими волнами. Чтобы стояла на самой высокой дюне бамбуковая хижина, и они выбегали бы из нее рано-рано и, оцепенев от простора и великолепия, смотрели бы, как из-за сизого круглого океана выползает огромное оранжевое солнце...
Валька пошевелившись, откинулась к стене, забормотала что-то бессвязное, злое. Лешка вздрогнул. Дюны, хижина, оранжевое солнце над сизым океаном — все исчезло, осталась ночь, скрип сосен за стеной вагончика и Валькин торопливый гневный шепот. Осталось то, что надо было преодолевать сегодня, завтра, послезавтра...
Его сердце сжалось — ведь если действительно приедет комиссия и заставит заново просветить швы... От мысли, пришедшей внезапно, его пробрал веселый озноб. Разрезать бракованные, швы! Во-первых, он спасет Вальку, во-вторых, остановит халтуру: они варят, а он будет резать. Все равно, рано или поздно придется резать. Лешка вскочил, быстро оделся.
Холодная мгла застилала поляну. Черными тушами громоздились трубоукладчики. Продолговатые, как снаряды, лежали на бровке баллоны со сжатым газом. В черной могильной глубине траншеи серой полосатой змеей тянулась труба.
Освещая плеть фонариком, он прошелся вдоль нее, посчитал стыки — десять бракованных швов в одной плети да столько же в другой. Приглядевшись попристальней, он заметил на трубах, рядом со стыками кривые белые кресты — вечером их не было, значит, кто-то оставил эти меловые знаки совсем недавно. Ему почудилось, будто впереди, за трубоукладчиками что-то тихо звякнуло и заскрипело. Прислушался — ничего. Тогда он подбежал к баллонам, приоткрыл тугие краны — в темноте у траншеи тонко засвистел из горелки газ. Он не знал, что там, впереди, в промозглой черноте, откуда прилетели эти странные случайные звуки, взмокший от пота, подхлестывая себя матерками, Мосин перетаскивал по грязи САК. Лешка не знал, что вот уже два дня этот «рвач и халтурщик» тайком приглядывался к своим швам, колупал их корявыми пальцами, вздыхал и, наконец, сегодня, вздремнув пару часов после ужина, вышел подправлять бракованную плеть. Лешка этого не знал...
Тонкое яркое пламя со свистом и шипением прогрызало в трубе черную узкую щель. Словно в жестокой схватке с пламенем металл раскалялся добела, держался из последних сил и вдруг таял и бежал тяжелыми светящимися каплями. Вот оно, оранжевое солнце над сизым океаном!