Лешка спешил. Злость и радость клокотали в нем кипящим металлом. Лешка спешил. Шов сдавался — щель росла. Пламя выжигало шов начисто. Лешка спешил. Это не шов — это сама подлость и ложь разлетаются шипящими брызгами. Пламя сильнее металла. Металлу больно, мучительно больно — это видно, хорошо видно сквозь темные очки. Но пусть, пусть больно, зато здесь будет чистый стык, зато здесь будет добротный шов — без подлости и лжи. Здесь будет настоящий шов...
Чья-то мощная злая рука схватила Лешку за шиворот, рванула вверх. Он успел сдернуть очки. Чесночный запах ударил в нос.
— Тварина!
Мосин вцепился в горелку. Лешка откинулся на трубу, уперся ногами в землю.
— Не дам!
Четыре руки сжимали шипящую горелку — пламя хлестало и резало ночной воздух. Мотаясь, оно лизнуло Мосина по лицу. Дико взревев, он бешеным рывком, ломая Лешкины руки, развернул пламя ему на грудь. Мгновенно прогорела брезентовая куртка. Затрещало, задымило пожираемое пламенем тело. Яростный крик отбросил Мосина на дно траншеи, в хлюпкую глинистую грязь.
Медленно разжались Лешкины пальцы — горелка поползла по скользкой трубе, булькнула в темноту, заклокотала, зашипела там, выбросив облако пара...
Разгоняя в клочья утренний туман, вздымая опавшие листья, на поляну приземлился вертолет.
С лицом серым, набрякшим от тревоги, Павел Сергеевич кинулся к вагончикам. За ним, еле поспевая, путаясь в полах плаща, побежал человек с докторским баульчиком в руках.
В первом зеленом было тесно. Монтажники стояли возле нижней полки, заслоняя лежащего там Лешку.
Как слепой, раздвигая трясущимися руками людей, Павел Сергеевич протиснулся к полке и... замер — как застыл.
Лешка лежал ногами к выходу, укрытый до подбородка суконным одеялом. Лицо его в тени было пепельно-белым, неподвижным, как гипсовая маска. Из-под полуприкрытых век тускло блестели холодные глаза.
Пристально вглядываясь в лицо сына, Павел Сергеевич прошептал замерзающими губами;
— Он жив... он спит? Доктор... он спит... да, да...
Доктор нервно протер очки, склонился над Лешкой.
Стало слышно, как нудно зазвенел комар... И вдруг, взламывая тишину, истерически вскрикнула, истошно заголосила, закричала Зинка:
— Ле-е-шенька... сокол ты ясногла-а-зый... Ох, Леша, Ле-е-шенька...
Павел Сергеевич дернулся, дикими глазами повел по сторонам, тяжело рухнул на колени. Пенсне сорвалось с переносицы, с хрустом стукнулось об пол. Хватаясь за одеяло, он пополз к изголовью.