— Валюха! По коням!
Валька крутнулась на носках.
— Бегу! А вы, котята, зализывайте синяки и раны. Пока!
— Целуй бока у старого быка! — крикнул вдогонку ей Яков и презрительно сморщился, насколько позволял подбитый глаз.
Не оборачиваясь. Валька погрозила кулаком.
Яков застыл на миг с презрительной гримасой, словно прислушиваясь, что творится в животе, и вдруг, встрепенулся:
— Поехали девок шерстить! Эй, подождите! — завопил он пронзительно и кинулся к машине.
Лешка почувствовал толчок — сердце застучало весело, озорно, захотелось приключений, буйства. Он рванулся за Яковом.
— А рыба-то! — закричала Зинка, но они уже хлопали дверцами.
Николай оглянулся на Лешку, одобрительно сказал «Ого!» и наддал газу. Лешка засмеялся. Валька сидела вполоборота к нему — в сумерках сверкали глаза и зубы.
— Будешь танцевать со мной? —спросила она.
Лешка кивнул. К нему вплотную придвинулся Яков:
— Будь осторожен, старик, она знойная женщина.
Лешка широко, глупо улыбался. Его пьянила эта внезапная поездка в ночь, в неведомое, на какие-то немыслимые деревенские танцы. «Вот так надо жить! — думал он с восторгом. — Чтобы пыль летела из-под копыт!»
В Лесиху въехали при фарах. На мягкой пыльной дороге лежали бычки, жмурились от яркого света, но не вставали. Николай подрулил к лужайке возле сруба, сделал круг, разогнав танцевавшие парочки, лихо тормознул в двух метрах от какой-то девушки. Заиграл баян, кругом загалдели, засмеялись женские голоса, где-то громко балагурил Яков. Валька потянула Лешку танцевать, но он все же успел заметить, как одна девушка скользнула на переднее сиденье, и газик укатил в ночь.
Танцевали танго, танцевали фокстрот, кружились в вальсе. Бледное Валькино лицо, широкие с блестками глаза и губы — все было близко и необыкновенно в лунном свете. Валька прижималась тугой грудью, осторожно, словно невзначай касалась лицом щеки — у Лешки перехватывало дыхание, приятно замирало сердце. Ему казалось, что он летит вместе с ней к звездам.
Танцы кончились, девушки окружили баяниста, затянули песню. Лешка огляделся — Якова уже не было. Валька сказала «проводи», он робко взял ее под руку. Вдогонку им полетел девичий озорной голос:
— Валентина, где такого мальчика отхватила? Подари на вечерок...
— Дареное не дарят, — крикнула Валька и, засмеявшись, прижала локтем Лешкину руку.
Шли молча мимо темных сонных домов — движок почему-то не работал. Свернули в переулок, пошли вдоль палисадников.
— Сюда, — сказала Валька и заскрипела калиткой. — Будешь спать на сеновале. Иди за мной.
Она подвела его к сараю, показала лестницу.
— Там есть одеяло и полушубок. Не страшно?
— Нет, — так же шепотом ответил Лешка и взял ее за руку. — А вы?
— Я в доме у старушки. Ну, пока, Леша, — мягко сказала она и, ласково поглаживая его руку, медленно, как бы нехотя, выпростала свою руку из его горячей руки. — Спокойной ночи.
Лешка поднялся на сеновал, растянулся на сене. В треугольном проеме светилось ночное небо, крошечными огоньками трепыхались далекие звезды. Лешка смотрел на них и мучительно старался вспомнить, что это за созвездие, но все путалось в голове, перед глазами всплывало бледное Валькино лицо, а в груди горячо стукалось: Валя... Валя... Валя...
Вдруг в темном углу что-то заворочалось, тихо зашуршало сеном. Осторожными шажками это что-то приблизилось к Лешке и остановилось. Склонилось над ним, обнюхало лицо, тыкаясь холодным мокрым носом, лизнуло шершавым языком. Лешка отстранился, поймал рукой теплое мягкое ухо. Большая лохматая собака склонила голову и замерла так, ожидая ласки. Лешка притянул ее к себе и долго гладил, туманно и счастливо улыбаясь.
2
Проводив Лешку, Павел Сергеевич сразу поехал в управление. Дел было по горло, но самое первое — просмотреть бумаги. Вчера весь день мотался по судебным инстанциям — сегодня придется перелопачивать за два дня. Приказы, отчеты, инструкции, указания, письма, запросы — бумаги валят без выходных. Из главка, из треста, из обкома, из райкома, с предприятий. Совнархоз тоже не забывает выдать какое-нибудь руководящее указание или инструктивное разъяснение. Вали кулем — потом разберем.
Павел Сергеевич открыл папку — сверху вороха лежало отпечатанное на синьке и прошитое нитками «Типовое положение о бригадах и ударниках коммунистического труда (условия соревнования и присуждения)». Почитать не удалось — в кабинет робко вошла Стыврина, кладовщица, жена бригадира плотников. Присела на краешек стула, несчастная и тихая — под глазом синячище, рука забинтована. Муж запил, буянит, дерется — житья нет.