В общем — ни черта не придумали. Кроме того, что мне попробовать упырюгу «позвать». Потому как если не получится — сноходствовать мне, как дураку, без вариантов. Не было металюдей, со сном работающих, только древесные ельфы, да и то — с глюками, а не снами.
Ну, решили — надо делать. Разлёгся я на газончике, энтовой кроной от солнца услужливо прикрываемый. Ну и начал проваливаться в небывальщину, вырубившись телом.
Провалился успешно, был собой — стальными полосами с торсом Кащея. Округа… ни хрена не радовала. Горящее небо, угли и пепел на земле и обугленный, мёртвый лес. Никаких «сновидческих вывертов», кроме того, что языки пламени на небе часто принимали вид очень злостных рож.
Ну и хрен с ним, начал я «звать», благо упырюгу я условно чуял. Пыжился, щупалами своими металическими помахивал, как и руками. Очи пучил и вообще — старался. И хрен, чуть сам не «очнулся». Позвал словами — ну хрен знает, может поможет. Не помогло.
Ну и высказал я, вслух, всё что о глуховатом и тормозном упыре думаю. Потому что маячила таки передо мной карьера сноходца, ни хрена меня не устраивающая.
— Не могли бы вы быть повежливее, господин Бессмертный? — чопорно выдала упырятина на мой трёхэтажный загиб.
— Хм, помогло, — порадовался я, разглядывая появившегося в небывальщине Ильича.
Такой, весьма вампирский вид, нужно отметить. Бледен, аристократичен — ну это он и в материи проявлял. Монокль выглядел как этакий визор на глаз, с шипами кровавой стали, зубищи — лютые, вампирские. Крыла бордовые, нетопыриные, которыми он не размахивал, но удерживался «на небывальщине» над пеплом и углями кошмара нашего пребывания.
Ну и шмотки однозначно были не «джинсой». Даже не фрак, скорее сюртук или мундир чёрного шёлка, черный плащ с алым подбоем. В общем — упыристый упырюга, стильный.
Упырюга тем временем рассматривал мою химерную персону, хмыкнул и выдал:
— Очень впечатляющий вид, господин Кащей. Это… ваш настоящий вид?
— Можно и так сказать. В небывальщине, — уточнил я. — Вы, кстати, тоже ничего.
— Да, довольно занятно, — осмотрел Ильич свою персону и стряхнул с погона пепелину.
— Вот так бы и одевались, а то ваша до тошноты аристократичная физиономия в джинсе поражает в самый эстетизм, — припечатал я.
— Форма стражей… — чопорно начал Ильич.
— Ну да, а комиссары всякие там в форме полицаев, — хмыкнул я.
— Ну может быть, господин Кащей, может быть. Ищем нечистика?
— Да чего её искать, там нычится, — тыкнул я лапой в прекрасно ощущаемом направлении. — И сами попробуйте. Только, пока не забыл, вопрос.
— И какой же, господин Кащей?
— Ваш монокль. Не просто украшение. И тут он не пропал.
— А должен был? Впрочем, вы вообще без вещей, да и моих при мне нет, — заметил упырь. — Это дом духов, господин Кащей. Решающий вопрос мей невосприимчивости к тонким и пограничным эфирным проявлениям.
— Духов ли? — прищурился я на приблудину.
— Духов, — кивнул Ильич. — И вируса, как его называют.
— Аномалия сети? — уточнил я, на что получил кивок. — И с сетью можете работать?
— Не вполне работать, но что-то могу. Может быть, перенесём эту увлекательную беседу на будущее, в более удобное время и место?
— Тут своё время. А у главы службы безопасности Стального «времени» на поболтать — скорее всего, и нет, — на что упырюга лапами извиняюще развёл. — Ну, действуйте, ищите, — хмыкнул я на вопросительный взгляд.
Ильич в ответ хмыкнул и стал искать. Крылами помахивал, хмурился, ноздри раздувал, буркалы пучил. И где-то через минуту помотылял к боровухе. А я за ним.
— Вы участвуете? — уточнил упырь по дороге.
— Предпочёл бы нет, но по обстоятельствам, — ответил я, на что он кивнул.
И добрались мы до боровухи. И… прямо скажем, хрень безблагодатная. Половина дородной, пышнотелой бабищи, с кожей цвета и фактуры молодой сосновой коры — зелёный и красно-коричневый. А вот другая половина — скелет, шибающий некросом. И как её так перекосоёжило-то, призадумался я. Впрочем, упокаивать нечистика надо, хотя даже жалко немного. Наполшишечки, да.
Боровуха тем временем визжала, бесновалась, кинулась к нам, криво так, за счёт «мёртвой половины». Ну и Ильич принял её на мгновенно сформированную шпагу из крови. И начал её тыкать и рубить.