На ходу надвигая на лицо маску из замысловатой кольчужной ткани, Камран стремительно направился к пареньку. Он шел против ветра, плащ его хлопал по сапогам, и только когда Камран уже почти столкнулся с ребенком, то остановился. Мальчик-фешт отпрянул от него, вздрогнув от боли, которую причинило ему движение. Он обхватил раненую руку, прижал голову к груди, точно перевернутая многоножка, и с неразборчивым бормотанием попытался проскочить мимо.
– Лотфи, хедж, бехшти… – Пожалуйста, господин, простите меня…
В жестокость этого ребенка едва верилось. И все же осознать свою правоту – мальчишка говорил на фештунском, – было отрадно.
Камран хотел выдать его магистрату и подошел только поэтому. Но теперь обнаружил, что колеблется.
И снова мальчишка попытался протиснуться мимо, и снова Камран преградил ему путь.
– Кя тан гофт эт чекнез? – Что сказала тебе та молодая женщина?
Вопрос заставил фешта вздрогнуть. Сделать шаг назад. Кожа его была всего на тон или два светлее карих глаз, с россыпью чуть более темных веснушек на носу, и все же на его лице пятнами расцвел румянец.
– Бехшти, хедж, нек мефем… – Простите, господин, я не понимаю…
Камран сделал шаг ближе, и мальчишка почти заскулил.
– Джев ман, – произнес Камран. – Прес. – Отвечай. Сейчас же.
И тогда мальчишка затараторил так, что его слова стало почти невозможно разобрать. Камран перевел:
«Ничего, господин. Прошу вас, господин, я не причинил ей вреда. Это было просто недоразумение…»
Камран стиснул рукой в перчатке вывихнутое плечо мальчишки, и тот вскрикнул, задохнувшись, колени его подкосились.
– Ты смеешь врать мне в лицо…
– Господин, пожалуйста… – теперь паренек плакал. – Она только вернула мне мой нож, господин, клянусь, а потом она предложила мне хлеб, она сказала…
Камран отступил назад, убирая руку.
– Ты продолжаешь лгать.
– Я клянусь могилой моей матери. Клянусь всем святым…
– Она вернула тебе оружие и предложила накормить тебя, – прорычал Камран, – после того, как ты едва не убил ее? После того, как ты пытался ограбить ее?
Мальчик замотал головой, на его глазах снова выступили слезы.
– Она проявила ко мне милосердие, господин… Пожалуйста…
– Довольно!
Рот паренька захлопнулся. Раздражение Камрана нарастало; ему отчаянно хотелось кого-нибудь ударить. Он еще раз окинул взглядом площадь, словно девушка могла появиться так же внезапно, как исчезла. Взгляд снова остановился на мальчишке.
– Ты приставил клинок к горлу женщины, словно самый подлый трус, презреннейший из людей. – Голос Камрана гремел подобно грому. – Возможно, та женщина и проявила к тебе милосердие, но я не вижу причин поступить так же. Неужели ты рассчитываешь уйти от суда? Без восстановления справедливости?
Паренек запаниковал.
– Пожалуйста, господин, я умру! Я перережу себе горло, если вы прикажете! Только не отдавайте меня магистрату, умоляю вас!
Камран растерянно моргнул. С каждой секундой ситуация становилась все более запутанной.
– Почему ты говоришь подобное?
Мальчишка мотал головой, все больше впадая в истерику, – глаза его были безумны, а страх казался слишком реальным для спектакля. Фешт завыл, и его голос гулко прокатился по улице. Как угомонить паренька, Камран понятия не имел: даже его умирающие солдаты никогда не позволяли себе такой слабости в его присутствии. В голову запоздало пришла мысль позволить мальчишке убраться восвояси, но едва Камран открыл рот, как рыжеволосый безо всякого предупреждения вогнал клинок в собственное горло.
Камран судорожно вдохнул.
Мальчик, чьего имени он не знал, захлебывался кровью от ножа, все еще вонзенного в его шею. Подхватив фешта в падении, Камран почувствовал под пальцами острые очертания ребер паренька. Тот был невесом, как птенец, кости выпирали, и причиной тому, несомненно, был голод.
Старые инстинкты взяли верх – Камран стал отдавать приказы тем самым голосом, которым командовал легионом, и незнакомые люди, появившиеся словно из воздуха, оставили собственных детей, чтобы исполнить его волю. Голова Камрана была настолько затуманена неверием в происходящее, что он едва заметил момент, когда мальчишку забрали из его рук и унесли с площади. Он смотрел на кровь, на запятнанный снег, на красные ручейки на крышке люка – словно никогда и не видел смерти прежде. Но он видел, видел; Камран думал, что повидал все возможные проявления тьмы. Однако никогда еще он не наблюдал, как самоубийство совершает ребенок.