Республика – не мобильна социально; ее граждане имеют значительные права, но попасть в число граждан невозможно. В империи понятие «гражданин» невелико, но иметь его могут в принципе все.
Национализм и расизм – давние спутники республиканского устройства. Именно поэтому рабство, нарушая все границы и все прожекты мирового устройства, благополучно продержалось до прошлого века в цивилизованных, конституционных странах.
Более того, в республиканских странах при всей «народности» их устройства принципы родовитости сохранялись и сохраняются лучше, чем в иных монархических, притом что в последних структура пирамиды выдержана четко.
Пушкин в свое время удивлялся, что в Америке, не имеющей дворянства, распространены «гонения родословные», то есть человеку невозможно было попасть в элиту Филадельфии или Бостона, если он не принадлежал к семье какого-либо «от- ца-основателя» США.
С точки зрения дворянина Пушкина во внесословном обществе не может быть такого явления, как родовитость.
Но в США оно было. И вряд ли случайно то, что многие американисты, говоря о высших кругах США, употребляют такой специфически древнеримский термин, как «патрициат». В нем отражена суть республиканской аристократии, в том числе и принципы родовитости.
В этом смысле социальная мобильность опять может служить показателем. Если мы перейдем к теме о мезальянсах, то есть неравных браков, то увидим, что и здесь империя более свободна, чем республика или государство республиканской направленности.
Например, посмотрим, где мезальянс проходит легче – в Англии середины прошлого века или в России того же времени?
Вот перед нами два романа – «Отцы и дети» Тургенева и «Наш общий друг» Диккенса.
Первый рисует жизнь России предреформенного периода (крестьяне еще не отпущены на волю), второй – жизнь Англии даже несколько более позднего времени.
В обоих романах тема неравного брака проходит побочной линией.
Конечно, не следует забывать о том, что перед нами – художественные произведения, а не точные копии жизни.
Но, с другой стороны, в этом есть и свой интерес, ибо писатель в конце концов пишет для читателей, и на нем, на его манере письма, на сюжете невольно отражаются его опасения за то, как читатель примет тот или иной сюжетный ход.
И вот что показывают оба романа.
В «Отцах и детях» одна из сюжетных линий такова: Николай Павлович Кирсанов, либеральный человек, женится на своей крепостной, Фенечке.
Обстановка – Россия. Никакой свободы. Есть только какие-то неясные новые веяния с Запада.
Николай Петрович – хозяин Фенечки. Он ее вправе, например, выпороть. Его брат – аристократ по духу. И что же, есть какие-то опасения, что общество не примет такой брак? Нет, нет и нет.
Брат – Павел Петрович, принципиальный противник передового и жутковатого Базарова – ничего против не имеет. Никаким протестом и не пахнет. Но самое главное – не чувствуется внутренней напряженности самого Тургенева за то, как читатель воспримет эту линию романа. Все спокойно.
И это полностью отвечало реалиям русской жизни того времени.
Самые высокородные вельможи женились на самых обыкновенных женщинах.
С сословной точки зрения российского дворянства то, что вельможа А.К. Разумовский имел у себя любовницу «из простых» и дал всем ее детям дворянство (лично просил об этом царя Александра I), было вполне понятным явлением.
Ведь его дяде дворянство было пожаловано при весьма экзотических обстоятельствах – как любовнику Елизаветы Петровны.
Даже то, что родовитейший из родовитых (Рюрикович!) Шереметев женился на своей крепостной, не вызвало в обществе протеста. Только разговоры и сплетни.
Дворяне России вовсю женились на цыганках из хора, на крепостных крестьянках – и это не считалось чем-то ужасающим.
Теперь рассмотрим другую ситуацию. Англия. «Свободная» страна.
Крепостное право отменено еще в XV веке. Рабство тоже отменено. Парламент имеется. А дворянство не имеет никаких особых прав.
«Эсквайром» (мелкопоместным дворянином) подписываются многие принадлежащие к буржуазии или чиновничеству люди. Фактически это слово означало тогда что-то вроде «сударь».
Так вот, в романе Диккенса – тоже мезальянс: он – аристократ, она – простая лодочница.
Но сразу видно внутреннее напряжение Диккенса, видно, как он старается сгладить этот мезальянс, сблизить в глазах читателя Его и Ее. Сразу аристократ оказывается из разоренной семьи. Неравенство (которое, казалось бы, изначально было много меньше, чем в русском варианте) становится еще меньше.