Напор становился все страшнее, новым разъяренным, потерявшим страх и инстинкт самосохранения людям было проще добраться до защищавшихся — по горе трупов идти было куда легче, чем взбираться по бортам машин.
— Стрелки! — скомандовал вновь благородный. — О..!
— Прекратили, блядь, немедленно!
Резкий, громогласный не голос, но рык разъяренного зверя, крик ворона огласил гулкий цех, да так, что с потолка посыпалась пыль. Еще пара секунд понадобилась сражающимся, чтобы перестать вгрызаться в глотки друг друга.
Все взглянули в сторону звука. Там, на крыше вертокрыла, в свете прожекторов, стояла Архитектор, сбросившая с головы тяжелый, объемный капюшон, но все еще прячущая лицо за жуткой маской.
— Я — Майя Бортеас, Архитектор и властительница этих земель, цехов и людей! И я приказываю вам немедленно остановиться!
Та, что отдала преступный приказ, стояла теперь перед разверзнувшейся по ее вине битвой, и все, чего она хотела… Это прекратить ее. Мысль эта поразила Техея, Тею и всех, кто видел что происходит.
Тем временем, поле брани быстро окружали гвардейцы, оттесняли одну сторону от другой — высокие, сильные мужчины в тяжелых доспехах, коринфских шлемах и с мощными, многозарядными арбалетами наперевес. Ими командовал седой мужчина в черной гвардейской форме, с беретом на голове, который, расставив людей, вскоре присоединился к Майе Бортеас на вертокрыле.
Из стана плебеев петрамантов послышались удивленные, испуганные голоса. "Разрезая" толпу, изящным клином, к благородным подходили люди в противогазах, с газовыми гранатами наготове. А вела их та самая жуткая женщина, что напугала до этого Тею. Она кивнула Майе, та кивнула в ответ, и когда аэроманты с оружием окружили петрамантов, их командир заняла место рядом с Архитектором.
Последним стал большой, даже чудовищно большой человек — гора мышц, вылитых из бронзы. За ним следовал отряд механиков, которые, игнорируя возмущения петрамантов, ставили на гусеницы и колеса титановые блокираторы, не позволявшие сдвинуть технику с места. Закончив и оставив своих людей одних, он поднялся к своей госпоже.
Наконец, когда все они были наверху, на чем-то вроде импровизированной сцены, Майя Бортеас сняла со своего лица маску. Под ней оказалась светловолосая женщина, чье лицо было усеяно страшными шрамами, она нажала на кнопку на запястье и сказала в чудовищно мощный громкоговоритель:
— Петраманты уйдут отсюда целыми, невредимыми и с полагающейся им наградой. Любой, кто не согласен с моим решением, будет врагом мне лично.
Глава 5
—…нихера в этом хорошего нет, — бурчала по радиосвязи приземистая, коренастая женщина, второй бетономеханик Церея. — Подставой несет за километр…
— Не трындеть на аварийных частотах! Сели и сидим, ждем, слушаем, — гаркнул Керон, прерывая вещание той, что говорила до него.
Штурм гидромантов, признаться, был куда более простым и понятным, чем то, что происходило сейчас. Племя, тысячи человек жались друг к другу, запирались в своих убогих мобильных жилищах, прицепах-трейлерах, вагончиках, а меж кривых рядов их лагеря медленно прохаживались гвардейцы с фонариками, изредка перекидываясь парой слов с особой службой аэромантов под руководством некой Киры-лисицы.
— Слыхал я про них… — проигнорировав приказ, заговорил другой петрамант. Голос его тихо шипел в сотнях шлемофонов и радиоприемников. — Людей этих, что с ней были, называют кое-где "vdélles"…
— Пиявки, — вторил другой. — Это с древнеэллинского.
— Ага, — снова занял частоту первый. — Говорили, будто бы они кровь своих жертв пьют, да пока те еще живы. А их хозяйка…
— Боги, да почему ж мы сюда пошли? Да если б я знал, что здесь ЭТА женщина правит…
— Я щас начну раздавать лещей! — рявкнул Керон, пытаясь строгостью своей успокоить своих людей. — И речь не про рыбу! Тишина на частоте, цирк бродячий…
И снова повисла гнетущая, мрачная тишина. Гулко звучали в занятом петрамантами тоннеле шаги гвардейцев, стук их тяжелых, оштампованных сталью сапогов. У каждого на уме было что-то свое: кто думал о семье, о детях, кто о самом себе… Были и те, кто размышлял о судьбе этого цеха, о людях, что привыкли жить спокойной, сытой жизнью на отшибе заселенных частей Плиоса, а теперь их жизнь все быстрее летит под откос. И самым страшным было то, что они не умрут сразу — они и их дети будут мучаться, оплакивать убитых в эту ночь сородичей, затем голодать, страдать от жажды… И так будет до тех пор, пока последний, изголодавшийся плебей не сожрет останки своего соседа, которому повезло стать предпоследним.