Вскоре в среде самих вольнодумцев, ратовавших за объединение, произошло разделение. Настоятель русской посольской церкви в Берлине А. П. Мальцев высказывался, что объединение возможно лишь с эфиопской, коптской, сирийской, армянской, а также католической церквами. Возможность же объединения Православной Церкви с англиканскою и прочими протестантскими конфессиями он полностью отрицал. Это было основой одной партии либеральных богословов, а другая партия новаторов призывы Мальцева о невозможности литургического общения с протестантами восприняла как узость кругозора.
Взгляды петербургских богословов подобно эпидемии распространились и на преподавателей Киевской и Казанской Духовных академий. Здесь сторонниками объединения с еретиками явились профессора Н. Я. Беляев и А. Ф. Гусев, В. И. Керенский, частично Н. Н. Глубоковский, Б. Н. Мелиоранский, М. С. Скабалланович и др. Это был своего рода первый плод экуменической идеи, который принес богословской науке немалый вред: авторитет святоотеческого наследия был подорван и его место заняли протестантские и католические толкователи, скрывавшие свои fantasy под маской просвещения и наукообразности.
Так, например, А. П. Мальцев и его сторонники ввели понятия о разделении догматического и канонического учения Церкви, утверждая, что догматы нельзя нарушать, а каноны — можно. При этом Мальцев активно утверждал недогматичность древнего церковного календаря, который так же является «перегородкой между латинами и православными». По их мнению, каноническая практика — это всего-навсего правила поведения, которые при необходимости можно изменять, как это делают паписты после отпадения от Православия. Однако Церковь учит, что каноны и догматы неотделимы, поскольку все в Церкви является Божественным установлением, то есть заповедями Божиими. И хотя условно и можно поделить заповеди: одни отнести к вероучительным, как например: Да не будут тебе бози инии разве Мене; другие — к нравственным правилам поведения: Не укради, не убий, чти отца твоего и матерь... (Исх. 20) и т.д. Но при этом всякая заповедь остается значимой, и по слову апостола Иакова: Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем (Иак. 2, 10). Поэтому, по слову Спасителя, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все (Мф. 5, 18).
Профессор В. В. Болотов утверждал, что юлианский календарь точнее григорианского, но высказывал при этом мысль, что все-таки допустимо для Церкви нарушить Священное Предание ради объединения с латинами и перейти на новый более точный календарь. В. В. Болотов так же уделял много внимания вопросу о filioque, предлагая новый риторический подход к этой ереси, как частному мнению (=teologumen) западных братьев.
В результате таких «диалогов» старокатолики перестали и помышлять о переходе в православную веру по определенному правилами чину. Они теперь желали только «единения, на почве согласного понимания существенно принадлежащего к христианству»183, то есть оставить свободу выбора в догматическом учении, а объединиться лишь в Евхаристическом общении.
Тем временем паписты стремились подчинить Русскую Церковь римскому престолу. В начале 20-х годов ксендз Л. Федоров писал: «Все латинские католики свободно вздохнули, когда произошла октябрьская революция». Ватикан официально содействовал выходу большевиков из дипломатической изоляции, надеясь, что в обмен на это получит от них поддержку в распространении латинства в России. Многие кардиналы писали, что «террор против Русской Православной Церкви оправдан, так как ведет к укреплению латинства». Но они обманулись в своих надеждах, так как антирелигиозная политика большевистского правительства отринула в конце концов и католиков. Все же Ватикан считал, что насаждение атеизма в России будет своеобразной культивацией Русской земли, которая, уничтожив Православие, создаст благоприятные условия для насаждения латинства, и потому до середины 30-х годов охотно поддерживал коммунистов. «Большевики прекрасно подготовили путь католическим миссионерам», — писал иезуит Швайгель в 1936 году.