С момента пленения их всех держали порознь, и минотавр начал откровенно скучать. Кормили прелым сеном, поили тухлой водой, а из развлечений — только надоедливая болтовня стражника. Раз в день над головой открывалось отверстие, откуда выливалась целая река, вымывая из стойла нечистоты. Вода всегда была ледяной, что особенно раздражало пирата. Время купания как раз на подходе, а одна только мысль о нем вызывает дрожь и мурашки по коже.
— Все блага создали мы, — продолжил свою заунывную лекцию гном, загибая узловатые пальцы. — По морям ходить под парусом придумали мы, из камня дома строить тоже мы, камины для обогрева мы, копье мы, садовую тачку и ту мы придумали. Колесо — это да, это эльфы, но только когда нашего пивка хлебнули. А что вы, минотвари, придумали? Топором махать и бодаться? Не будем мы вам больше прислуживать и точка.
— Ты му-не лучше, юнга, скажи, зачем вы нас тут держите, — прервал этот проникновенный монолог Каввель, делая вид, что не заметил оскорбления.
— Будь моя воля, — охотно откликнулся гном, — я бы из вас сразу чучелков набивных понаделал. Только боги не велят. Жрецы говорят, ваша шайка пока нужна живой.
— А как бы му-не потолковать с вашими жрецами? — невинно поинтересовался Каввель. — У меня есть, что предложить вашим богам. Даю слово тауросу, что не причиню никому из вас вреда и не попытаюсь сбежать.
Втайне минотавр осознавал правоту слов гнома. Народ тауросу и правда ничему, кроме ремесла войны, не обучен и своему возвышению обязан только размерами и свирепостью. Зато рогатые гиганты придумали кучу кодексов, которым до сих пор неукоснительно следовали. Так что слово тауросу всегда равноценно нерушимой клятве и давно стало нарицательным.
— Ты и не сможешь, — хмыкнул гном, но после коротких раздумий вышел из камеры.
Отсутствовал он минут пятнадцать. За это время минотавр еще раз обдумал свой план. Пережитые приключения заставили его пересмотреть взгляды на многие вещи, в том числе и на кодексы. Некоторые события повлияли на пирата особенно сильно. Дворфы, к примеру, были отличными парнями и оставались верными своему слову до конца. Разве это для них закончилось чем-то хорошим? Все погибли, подвели свой клан, а задание так и не выполнили.
Конечно, такая же участь благородного тауросу была бы воспета менестрелями. С другой стороны, Каввелю что-то не очень хотелось пасть смертью храбрых из-за неосмотрительно данного обещания. Вот только для минотавра нарушение клятвы — само по себе сродни смерти. Такое не простят ни сородичи, ни Могара, ни даже родители. Клятвопреступник навеки станет изгоем, как будто он умер. Братоубийство — ерунда, по сравнению с нарушением слова. Каввель и сам себе такое прощать не собирался. Но неужели обещания, данные друзьям и любимой женщине, важны меньше, чем уговор с врагами?
Охранник вернулся в сопровождении седовласого степенного гнома в богатой шелковой мантии, расшитой крупным морским жемчугом разных цветов.
— Что, именем Румпеля Большеносого, ты хочешь от святого жреца, порождение скверны? — с порога гневно заявил он, топая ногой.
Никогда в жизни эта трусливая козявка так бы не поступила, будь минотавр перед ним с оружием в руках и на свободе.
Каввель убедился, что дверь позади вошедших осталась открытой, а в коридоре, насколько хватало видимости, никого не было. Его большие глаза начали наливаться чернотой, но пират упорно молчал, игнорируя вошедших. Их надо немного поддразнить.
Ничего не подозревающий охранник решил проявить рвение.
— Отвечай, когда с тобой разговаривает преподобный! — заорал он и потыкал спину быка острой палкой.
Мелкий носатый гаденыш чувствовал себя в полной безопасности: тауросу не только стоит в прочнейшем загоне, но и дал слово.
Как раз этой малости Каввелю не хватало, чтобы окончательно впасть в ярость. Пират не был уверен, что это сработает в нынешнем теле, но все произошло так, как он запланировал. Буйство прибавило сил настолько, чтобы несокрушимое прежде препятствие сломалось, как сухая ветка под ногой.
Опешивший жрец попятился к двери, но бык, уже разметал ограду и повернулся к гномам, грозно опустив рога.
— Ты дал слово тауросу! — испуганно завопил стражник, глупо выставив перед собой ту самую палку, чем еще больше разозлил минотавра. — Ты нарушаешь кодекс чести!
— К му-орским чертям кодексы! — взревел Каввель. — Разорви му-еня кальму-ар, если я сейчас не бык. А слово быка я не давал!
До дверей ни один из гномов живым не добрался.
***
Опечаленный бард сидел в своей сырой камере. Мерзавцы сломали лютню, верой и правдой прослужившую ему почти сотню лет. Это какими надо быть дикарями, чтобы так обойтись с уникальным инструментом работы самого легендарного Эбермунда Штайнера? Между прочим, гнома.
Сумку с Миленой они тоже забрали, но за безопасность питомицы Адинук не переживал. Главное, чтобы коротышки не решили сжечь зачарованное хранилище. Зная их алчность, вряд ли кто-то из этого народа начнет уничтожать даже такое невзрачное имущество, не изучив его сперва как следует. С лютней, наверное, случайно вышло, а то они и ее бы трофеем сделали.
На эльфа вдруг нахлынули мысли другого рода, отчего ему стало еще тоскливее. Он близок к цели. До заветной тысячи осталась всего одна баллада. Почему же это так печалит?
— Да потому что! — вслух сказал Адинук. — А вдруг Милена пошлет меня к чертовой бабушке, когда станет прежней?
Расстались они отнюдь не друзьями и уж тем более не возлюбленными. Впрочем, не было даже уверенности, что она действительно вернется в свой изначальный облик после сочинения последней песни. Если же и вернется, она может навсегда остаться с памятью паучихи. Как тогда быть? Паук с разумом ребенка в теле красавицы троу — страшно представить. Карвалшаресс — злая богиня. Вряд ли проклятие, наложенное ее жрицами, может пройти совсем без последствий.
И вдохновение за время заключения уже не один десяток раз посещало несчастного пленника, и каждый раз он прогонял из памяти уже почти сложенные и, как назло, прекрасные строки. Лучшие из сочиненных за всю жизнь. Даже лютня не нужна: струнные переборы словно сами возникли в голове, задавая нужный ритм. Еще немного, и он не выдержит.
— Эй! — закричал троу, барабаня в дверь. — Гномы вы или звери какие? Дайте хоть сумку мою! Там перо и пергамент.
— Обойдешься, — хрипло оборвали его снаружи. — Не положено.
— Ах так? — возмутился раздосадованный бард. — Ну, ты сам напросился.
Следующие три часа слух стражи услаждало как можно более фальшивое эльфийское пение на разных языках. Певучие звуки лусидского, сменялись шепелявыми напевами на гаэдском и похабными частушками на грубоватом цвергском. Когда Адинук уставал петь, он начинал читать жуткие стихи, которые однажды услышал в Бездне.
Сторожащие его гномы крепились недолго. Через какое-то время они просто залепили уши свечным воском, перестав слышать вообще что-либо. Трогать пленника им было не велено, а пост покидать не положено. Каждые пять минут кто-то из надзирателей откупоривал ухо, убеждался, что эльф не сдается, и затыкал обратно.
Когда из-за поворота послышался топот бычьих копыт, они его не услышали. В отличие от них, Адинук заслышал приближение друга издалека, но на всякий случай петь не прекратил. Когда предсмертные стоны за дверью стихли, эльф несмело попросил его освободить и успел вовремя отскочить в сторону.
Сокрушающий удар легко вырвал прочные дубовые доски вместе с петлями из стены. Рогатая голова в открывшемся проеме мотнулась из стороны в сторону, и бык помчался дальше по коридору к спешащим ему навстречу смертникам с неспособными остановить смертоносный галоп копьями.
Эльф осторожно выглянул наружу. Живых поблизости не осталось, поэтому он выскользнул в коридор. Кладовая нашлась неподалеку, а ключ от нее у затоптанного начальника караула. Среди других вещей секира Каввеля, диадема Могары, пара ножей и кольчуга — все подписано и пронумеровано.