Его закрыли в темной кладовке, где поломойки хранили швабры и ведра. И судя по звукам с той стороны двери, графа караулил целый взвод добровольцев. Пахло мокрыми половыми тряпками и мылом, и чтобы не добавить себе новых синяков, Рамман присел на перевернутое кверху дном ведро. Заплывший глаз да пара царапин на подбородке – тот малый вклад, который он внес в дело торжества свободы над тиранией. Пустяки, в общем-то.
Делать в кладовке было ровным счетом нечего. И если бы сыскалось здесь достаточно места, чтобы прилечь, то Рамман предался бы главному развлечению всех узников – завалился бы спать.
А еще неплохо бы помолиться. Так, кажется, принято делать, когда наступает критический миг всей жизни и когда потеряна последняя надежда что-то исправить.
Только вот кому молиться? Не Предвечному, разумеется. И не богиням-лунам, которые, возможно, слышат, но молчат. И уж тем более не духам, им вообще не молятся. Впрочем… У Янамари тоже ведь есть свой дух. По весне, едва стаивал снег, или уже совсем поздней осенью они с Джоной ходили вдвоем в холмы. Он тогда совсем маленький был, но помнил, как мать нашептывала что-то ласковое, мурлычущее, журчащее. И чудилось, будто отвечают ей и голая лоза, и ветки деревьев, и даже стылый ветер касается щеки нежнее обычного. И сны потом снились удивительные. Джона только грустно улыбалась, когда Рамман рассказывал о своих приключениях в стране снов. Он – слеп и глух, как все полукровки. Но оказалось, что еще и бесхозен в божественном смысле.
И все-таки дух Янамари, дух этой земли, он – вездесущ, а значит, услышит.
– Прости меня, дух, – робко прошептал узник и, не сдержавшись, хихикнул, представив, как он выглядит сейчас со стороны. В темной кладовой сидит мужчина на ведре и говорит с духами, которых не видит и не слышит. Его тюремщики, коль вздумают подслушать, решат, что граф со страху рехнулся.
– Когда сюда придет армия Аластара подавлять бунт – вот это будет ужас. А если еще и Херевард вторгнется, то все эти люди жестоко пожалеют о содеянном. Тебе-то, Янамари, нет никакой разницы, чья кровь впитается в почву, но мне – не все равно. Я люблю эту землю.
Признался, и как-то сразу полегчало на душе. А еще Рамману показалось, в кладовке стало совсем темно и прохладно. Тени сгустились, в лицо неведомо откуда дыхнуло грибной сыростью, мокрой землей и листьями.
– Ты меня слышишь… Спасибо… – Янамарский владетель почувствовал себя польщенным. – Ума не приложу, чем ты можешь мне помочь, да я и не прошу ничего. Просто знай – я старался не допустить кровопролития, умиротворял Аластара как мог, я не хотел, чтобы наш край… ты… Янамари обезлюдел… людело. До процветания нам, конечно, далеко, но не все так уж плохо… было.
Чужая душа, как известно, непроглядная тьма, но не для духов же? Так пусть заглянут в самую суть Раммана Никэйна графа Янамари. Ему нечего скрывать, и дел своих он не стыдится.
И ничего тут нет смешного! Земля предков, земля пращуров, политая их кровью и потом, – это не смешно. Даже Джона, которая обрела новый дом на Шанте, все равно тосковала по Янамари. И примчалась при первой же возможности, чтобы снова ощутить могущественную силу плодородной земли. Свадьба свадьбой, но не только ради первенца явилась шурианка, и не столько для знакомства с его нареченной. И взревновала, когда почуяла змеиным сердцем своим, что любовь Янамари принадлежит теперь не ей одной. Так даже к невестке не ревнуют. Джона по-настоящему разозлилась, и это поняли все, у кого имеются глаза.
– Я останусь с тобой до конца. И после смерти тоже, – выдохнул Рамман в темноту.
Ему пахло теперь яблоками, и словно тонкие сентябрьские паутинки коснулись лица.
– Элишва?
Тишина. Только легонькие мышиные шажочки под полом. Воистину, слепому бесполезно вглядываться, а глухому вслушиваться. Рамман в изнеможении закрыл глаза.
Взрослый мужчина может прожить без огромного количества удобств. Он спокойно обойдется без табака, чистых салфеток, столовых приборов и даже, пес раздери, без свежих рубашек. И только отсутствие одной вещи может свести с ума – отсутствие новостей. Не знать, на каком свете находишься, не ведать, что происходит за стенами кладовки – вряд ли господа республиканцы могли выдумать пытку страшнее для такого человека, как Рамман Никэйн. Лучше бы его не кормили, честное слово. Женщина, которая приносила еду, не в счет. Простая крестьянка, что она может знать?