Исаак строил сарайчик, у него, видать, тоже был свой план. Он сколотил из двойных досок пристройку к землянке, проделал в ней дверь и оконце в четыре стекла, настлал крышу из горбыля и стал ждать, пока просохнет земля и можно будет нарезать дерну. Все только самое необходимое и нужное – ни пола, ни струганых стен, но зато Исаак смастерил стойло, словно бы для коня, и сколотил ясли.
Май был на исходе. Солнце обсушило пригорки. Исаак покрыл свой сарай дерном – теперь он был полностью готов. И вот однажды утром Исаак наелся на сутки вперед, захватил с собой еще еды, вскинул на плечо мотыгу с лопатой и отправился в село.
– Принеси мне четыре локтя ситцу! – крикнула Ингер ему вдогонку.
– На что он тебе? – отозвался Исаак.
Похоже было, он ушел навсегда; каждый день Ингер смотрела на небо, определяла направление ветра, словно ждала моряка, по ночам выходила во двор и прислушивалась, подумывала даже взять ребенка и пойти разыскивать мужа. Наконец он вернулся с лошадью и повозкой.
– Тпр-ру! – громко сказал Исаак, подъехав к самым дверям, и хотя лошадь была смирная и весело заржала, словно почуяв в землянке знакомых, Исаак крикнул в горницу:
– Выйди-ка, подержи лошадь!
Ингер выскочила во двор.
– Что это? – воскликнула она. – Ах, Исаак, неужто ты опять взял ее взаймы! Да где ж ты пропадал столько времени? Ведь нынче пошел шестой день, как тебя нет.
– Где ж мне быть? Пришлось походить по многим местам, прежде чем достал телегу. Подержи-ка лошадь, говорят тебе!
– Телегу? Да ведь не купил же ты ее?!
Исаак нем, Исаак весь точно налит немотой. Он принимается вытаскивать из телеги плуг и борону, гвозди, съестные припасы, лом и мешок с ячменем.
– Как ребенок? – спрашивает он.
– Ребенку ничего не делается. Так ты, выходит, купил телегу. А я-то только и знаю, что надрываюсь ради ткацкого станка, – говорит она шутливо, обрадовавшись донельзя, что он снова дома.
Исаак опять долго молчит, весь уйдя в свои мысли: куда девать привезенные товары и орудия; по всему видать, не так-то легко найти для них место на дворе. Но когда Ингер перестала выспрашивать его и пустилась вместо того разговаривать с лошадью, Исаак нарушил молчание.
– Ты когда-нибудь видала крестьянский двор без лошади и телеги, без плуга и бороны и без всего, что к ним полагается? А раз уж ты хочешь знать, так я купил и лошадь, и телегу, и все, что в ней лежит, – ответил он.
Ингер только покачала головой да сказала:
– Спаси тебя Христос и помилуй!
А Исаак, он теперь уже не чувствовал себя маленьким и жалким, он словно бы рассчитался с женой за Златорожку, и рассчитался сполна, по-барски: пожалуйте, вот вам от нас – лошадку, да еще за наличные денежки! Его просто обуревала жажда деятельности: он снова схватился за плуг, поднял его с земли, отнес к стене избы и поставил там. Ведь здесь он распоряжается! Потом вытащил из телеги борону, лом, новенькие, только что купленные вилы, все драгоценные земледельческие орудия, истинное сокровище для новосела. Ну что ж, полное обзаведенье, теперь у него есть все, что нужно.
– Гм. Добудем как-нибудь и ткацкий станок, – сказал он, – было б у меня здоровье. Вот тебе ситец, никакого другого, кроме синего, не было.
Он прямо удержу не знал, так и расточал дары. Словно приехал из города.
Ингер говорит:
– Жалко, Олина не видала всего этого, когда была здесь.
Сущая чепуха и женское тщеславие, муж только хмыкнул в ответ на ее слова. Но, конечно, и он тоже ничего не имел против, чтоб Олина увидела все это великолепие.
Заплакал ребенок.
– Ступай к парнишке, – сказал Исаак, – лошадь уж успокоилась.
Он распрягает и ведет лошадь в конюшню – ставит свою собственную лошадь в конюшню! Он кормит, и гладит, и ласкает ее. Сколько он задолжал за лошадь и телегу? Все, всю сумму, за ним огромный долг, но к осени он обязательно расплатится. У него есть на это дрова, немножко прошлогодней бересты и, наконец, порядочный запас хороших бревен. За этим дело не станет. Позже, когда волнение и задор чуть поулеглись в его душе, он пережил много часов горьких опасений и забот, теперь ведь все зависело от лета и осени, от урожая.
Дни уходили на крестьянскую работу, сплошь на крестьянскую работу, он расчистил новые небольшие участки от корней и камней, вспахал, унавозил, заборонил, взмотыжил их и, растирая комья руками, ногами, ухаживая за землей всеми возможными способами, превратил поля в бархатный ковер. Подождал еще день-другой – показалось, как будто собирался дождь, – и посеял ячмень.