Голос отца дрожал, и он это чувствовал. Стремясь преодолеть то, что клокотало у него в груди, он глядел то на жену, то на Поля.
— Оставьте меня, наконец, в покое! — крикнул он. — Я, как каторжный, работаю целый день, а тут мне еще отравляют те несколько часов, когда я могу отдохнуть!
Как будто почувствовав, что отец сердится не на него одного, Поль осмелел. Он плотнее уселся на стуле. Сдвинул еще больше на затылок шляпу, окружившую его лицо как бы темным ореолом, и достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Он взял сигарету, постучал ею по краю стола, закурил, затем подтолкнул к отцу скользнувшую по клеенке пачку и заговорил:
— Не за тем я пришел, чтобы вам докучать. Я пришел оказать вам услугу, а ты меня встречаешь, как собаку, забравшуюся к тебе в огород.
Отец глядел на пачку сигарет. Он старался удержать руку, которая сама тянулась к пачке. Его взгляд описывал треугольник — от синей пачки к лицу сына, а затем к лицу жены.
— Ты бросил курить? — спросил Поль.
— Нет, курю, но вечером, знаешь…
— Бери, бери.
Отец как бы нехотя взял сигарету, разломил ее на две части, достал книжечку папиросной бумаги.
— Я сам скручиваю, эта бумага все-таки не такая плохая, — сказал он, высыпая табак.
Мать так и не присела, она убрала тарелки, даже не доев супа. Вернувшись, она поставила на стол наполовину пустую бутылку вина и два стакана. Отец следил за ней. Неужели она снисходительнее, чем он? Или это потому, что Поль сказал, будто пришел оказать им услугу? Что он имеет в виду? Может, до него дошло, что они собрались за сучьями, и он предложит приехать за ними на грузовике? Если это так, мать не сможет уже говорить, что Поль и Мишлина эгоисты.
Отец скрутил сигаретку, закурил. Затянулся. За этот день он своего пайка не тронул.
Мать стала разливать вино. Она наполнила стакан Поля наполовину.
— Мне одну каплю, — сказал отец. — Ты же знаешь, я никогда не пью без еды, особенно вечером.
— Ты не прав, — заметил Поль. — Бывают дни, когда не будь вина для поддержки сил…
— Знаешь, мне неприятно, когда ты так говоришь, — сказал отец. — За каким делом ты пожаловал к нам?
Мать поставила на стол небольшую медную пепельницу, которую отец смастерил в 1916 году из гильзы от снаряда. Она села, но как-то бочком, словно боясь, что стул не выдержит ее веса. Поль выпил половину налитого ему вина, затем выпустил длинную струю дыма.
— Я пришел поговорить о том, что произошло сегодня утром…
— Послушайте…
Мать хотела его прервать, но вмешался отец.
— Дай ему сказать, — оборвал он ее.
Он видел, что мать с трудом сдерживается — ее так и подмывает заговорить и вскочить со стула.
— Так вот, — продолжал Поль. — В обед я все рассказал Мишлине. Она на меня напустилась. Говорит: «Я знаю мать, ей это больше всех неприятно. Нечего попрекать ее тем, что Жюльен поступил как дурак».
На этот раз мать привстала со стула, выпрямилась, и отец понял, что не сможет помешать ей.
— Жюльен никаких глупостей не выкидывал! — крикнула она. — Он записался в «армию перемирия», он считал, что так надо. Но в тот день, когда немцы вступили в «свободную зону» и он понял, что его могут отправить в лагерь или заставить служить немцам, он ушел. Кончено, все.
Не успела она замолчать, как Поль расхохотался.
— Ушел, — сказал он. — Вы умеете подбирать слова! Он дезертировал, а это совсем другое дело. Дезертировал, вероятно, чтобы пробраться в Англию, как это делают многие дураки, не зная, что их там ждет.
— Если вы знаете, где он, — вспылила мать, — тогда вам повезло! Я, его мать, и то не знаю!
Голос ее оборвался. Она не заплакала, но, должно быть, у нее сжалось горло, на глазах выступили слезы. Последовало минутное молчание. Поль, верно, искал ответные слова в винных парах, и отец воспользовался паузой.
— Я думал, ты пришел оказать нам услугу, — вставил он.
— Вот именно. Речь идет о Жюльене. Если он еще во Франции, не мешало бы ему явиться самому, не дожидаясь, пока его сцапает полиция. Это было бы лучше и для него и для вас.
Мать встала. Она дрожала всем телом, руки, которые она положила на стол, казалось, вот-вот вцепятся Полю в горло. Отец испугался. Он не успел вставить ни слова.
— Если вы пришли за тем, чтобы я выдала сына петеновской милиции, — крикнула она, — пусть меня арестуют, пусть меня расстреляют, вы ничего от меня не добьетесь!
На этот раз она подавила слезы. Ее лицо выражало только сильный гнев. Она повернулась к отцу:
— И ты позволяешь ему говорить такое у тебя в доме! Ты позволяешь ему угрожать нам и даже не пытаешься его остановить!
Отец чувствовал себя приниженным. Потерянным. Больным и совсем без сил. Ему хотелось быть далеко, на другом конце земли или даже под землей, где человек обретает наконец покой. Что сделать? Что сказать?
Мать снова села. Она совсем обессилела, руки, которые она уронила на колени, все еще дрожали, взгляд померк.
— Вы меня не поняли, — сказал Поль спокойным, почти ласковым тоном. — Вы отлично знаете, что Жюльена ищут и что никто в этом не виноват. Можете считать, что я его ненавижу, это ваше дело. Не стану доказывать, что это не так, вас все равно не переубедить, но неужели вы думаете, что мне доставит удовольствие его арест? Неужели вы полагаете, что это повредит мне меньше, чем вам?
— Иначе говоря, вы о себе думаете, — вздохнула мать.
— Ты не права, — тихо заметил отец. Поль остановил его движением руки.
— Предположим, что я думаю только об отце и о себе, и все же, если еще можно спасти Жюльена от тюрьмы, лучше не дожидаться, пока его арестуют. Надо, чтобы он сам пришел и сказал: «Я поступил глупо, признаю, меня на это подбили…» В общем, я, конечно, не знаю, но можно найти способ его выручить.
Отец посмотрел на мать, которая повернулась к нему. Она совсем растерялась. Поль, должно быть, почувствовал свое преимущество. Он снова заговорил:
— Оставим в стороне политику, но вам не кажется, что все-таки лучше быть на легальном положении?
Старики все еще смотрели друг на друга.
— Поверьте, лучше посоветовать ему вернуться, пока не поздно, — подождав немного, заключил Поль.
— Но уверяю вас, мы не знаем, где он, — сказала мать.
— Не будете же вы утверждать, что он ни разу не дал вам о себе знать?
Отец хотел было сказать, что в августе они получили открытку из Тулона, без обратного адреса, где было написано: «Все в порядке» — и ничего больше. С тех пор наступило молчание. Бесконечное молчание, которое терзало их обоих. Но он удержался и не стал говорить. Взгляд, брошенный на него женой, запрещал ему вымолвить хотя бы слово.
— В конце концов, вам самим решать, — вздохнул Поль.
— Но раз тебе говорят, что нам ничего не известно, — сказал отец. — Неужели ты думаешь, что нам приятно не знать даже, где он?
Поль недоверчиво усмехнулся. Он поднял руку, требуя, чтобы они замолчали, и сказал с видом превосходства, возмутившим отца:
— Я выполнил свой долг. Предупредил вас. Теперь меня никто не сможет упрекнуть, что я равнодушен к судьбе Жюльена. Он мне брат только по отцу, но это еще не значит, что я не хочу его спасти.
Он поднялся, взял со стола свою пачку сигарет и зажигалку, надел шляпу и в заключение прибавил:
— Так. Это все, что я хотел вам сказать. Он уже направился к двери.
— Постой, сейчас возьму ключ и провожу тебя до калитки, — сказал отец. — Это проще, чем идти двором.
Мать отворила дверь. Их взгляды встретились, и отец понял, что она встревожена. Поль был уже на площадке, и отец сказал громко — так, чтобы тот мог его услышать:
— Видишь, все воображают, что мы получаем от него весточки. А ведь ничего, ничего нет. Знать бы хоть, где он!
10
Ночь была темная. Закрыв дверь, отец нащупал рукой железные перила. Он услышал, что Поль остановился, ища ступеньку.