Чуть-чуть приподняв голову, я с укором посмотрела на мать. Все это время со мной была она. Она даже не пыталась утешить меня и не извинилась. Просто бросила на меня ответный взгляд и сказала: «Хватит строить из себя недотрогу». Я не знала, что это значит, но мне не хотелось неприятностей. Более того, я до сих пор рассчитывала на «хорошенькую прическу». Медленно я опустила голову над раковиной, и она снова принялась втирать мне средство для выпрямления волос. На этот раз нежнее. Сказать по правде, было приятно, когда его смывали. Но напряжение не спадало.
Потом мне помыли волосы, обработали кондиционером, намылили шампунем, снова помыли, снова нанесли шампунь, прополоскали, вытерли полотенцем досуха, смазали и пригладили, после чего они стали блестящими. Темными, как у мамы, свисающими почти до плеч. Я посмотрела на себя в зеркало, и увиденное мне понравилось. Прическа и в самом деле была «хорошенькой». Но в глазах у меня продолжало щипать, в ушах хлюпала вода. Охватившее все тело напряжение не спадало, и я очень устала.
Мама, улыбаясь мне в зеркало, внимательно наблюдала за моей реакцией и ожидала одобрения. Всего лишь несколько мгновений назад она превращалась в чужого мне человека, обхватывая мое непокорное тело своими руками. «Для пережитого прическа не очень хорошенькая». Никогда не забуду мамино лицо, которое я разглядела сквозь пелену воды, — оно выражало непримиримую ярость. Не такое воспоминание мне хотелось бы хранить.
6
В те дни настроение мамы становилось игривым чаще обычного. Она, конечно, продолжала время от времени сердиться на меня с братом, но и играла с нами, и нам это нравилось.
Одной из любимых придуманных ею игр была игра под названием «Я не ваша мама». При этом она выключала весь свет в доме и грозно произносила: «Я. Не. Ваша. Мама!»
Мы с братом визжали, размахивали руками, бегали по комнате, пытаясь найти место, чтобы спрятаться. Мама преследовала нас, рыча и хватая нас своими длинными руками, но намеренно промахиваясь, пока наконец не решала поймать одного из нас. Потом она притворялась, что пожирает наши руки с ногами и лица. Дальнейшая игра состояла в основном из щекотки, и мы хохотали так, что едва могли дышать. Игра была веселой до тех пор, пока однажды я не восприняла ее всерьез. Когда мама схватила брата и сделала вид, что «ест» его, он закричал: «Хэши! Помоги!»
На секунду мне показалось, что ему вовсе не весело. На секунду я разглядела Мать за лицом Мамы. Уж слишком резким был его голос, а она потеряла контроль. Осознав это, я бросилась на кухню и схватила нож. Потом понеслась обратно в комнату, держа нож над головой, и пригрозила матери, склонившейся над копошившимся под ней Ар-Си:
— Отойди от моего брата!
Мама, заметив блеск ножа в полумраке, тут же отпустила брата, подбежала к ближайшему выключателю и включила свет. Увидев меня, четырехлетнюю, готовую едва ли не до смерти защищать своего самого любимого в мире человека, она рассмеялась.
Она смеялась так громко, что не могла остановиться. Ее неконтролируемый смех заразил нас с братом. Мы все трое попадали на пол, держась за животы, и катались от хохота. Мама смеялась, пока не обмочилась, а потом захохотала еще сильнее.
Тогда мы играли в эту игру в последний раз, но были и другие.
Иногда мы с мамой и братом носились по всему дому, проверяя все подушки, уголки и потайные места в поисках завалявшихся монет. Мама хранила банку с монетами в один, пять, десять и двадцать пять центов, которые находила на дне своей сумочки. И хотя мы иногда погружали свои руки в банку перед очередной поездкой на рынок Браунли — где мы с братом покупали дешевые сладости из стеклянных банок, которые, по нашему мнению, принадлежали самому мистеру Браунли, — хранилище это постоянно наполнялось.
Когда мама говорила, что пора разменять мелочь, это означало, что мы отправляемся в банк, где нужно было бросать наши металлические кругляши в большую спиральную трубу, выплевывавшую зеленые бумажные деньги. Мама иногда протягивала нам с братом доллар на хранение, а иногда и не протягивала. В любом случае я не жаловалась. Мне было достаточно самой поездки, которую я воспринимала как совместное приключение, и наблюдения за волшебной машиной, которая съедала нашу мелочь и выдавала что-то взамен.