Почему тебя вообще сюда занесло?
Она обнаружила, что ехала в направлении парка после встречи со своим новым начальником и напарницей, даже не приняв окончательного решения, словно опираясь только на мышечную память.
Сердце — это тоже мышца.
Да, и, возможно, именно им она и была движима. Она выросла в этом трейлерном парке. Отсюда каждое утро уходила в школу, вплоть до того дня, когда ее окончила. В этом месте у нее произошли одни из самых счастливых моментов в жизни, но так же и одни из худших.
Здесь она впервые влюбилась.
Ее грудь сжалась, когда она повернула голову вправо, посмотрев на ряд, где стоял его трейлер. Конечно, он ему уже не принадлежал. Или его матери Мирабель. Она была уверена, что теперь там жил кто-то другой. А он добился успеха. И, хотя оказалось, что она знала о нем не так много, как когда-то считала, в глубине души она понимала, что первое, что он сделал бы на заработанные деньги, — это купил бы своей матери дом. Настоящий дом, а не жилье из пластиковых стен, раскачивающихся при любом умеренно сильном ветре.
При мысли о Мирабель она почувствовала покалывание в груди и бессознательно подняла руку, чтобы унять боль. Она скучала по ней. До сих пор. Она была единственной настоящей матерью, которую когда-либо знала Сиенна. Ее собственная мать — пропитанная алкоголем оболочка женщины, которая обычно не замечала существование Сиенны, женщина, которая передала Сиенне свои зеленые глаза и золотисто-светлые волосы и, к счастью, больше ничего, — умерла пять лет назад. Когда Сиенна узнала эту новость, она почувствовала не более чем мимолетную печаль, которая могла сопровождать осознание того, что любая потраченная впустую жизнь закончилась.
Она отправила отцу чек, чтобы помочь оплатить расходы на кремацию, и сделала пожертвование от имени матери в местную благотворительную организацию, которая помогала наркозависимым и алкоголикам побороть зависимость. Для нее этого было достаточно. И хотя ее отец очень быстро обналичил чек, с тех пор она с ним не разговаривала.
Одиннадцать лет назад она покинула этот парк передвижных домов, не попрощавшись ни с одним из своих родителей. Боль в ее сердце была только из-за Мирабель. Однако в то время эта конкретная боль была заглушена более сильной, и только позже она поняла, что ее горе имело несколько слоев.
Она смотрела, не замечая ничего другого, в сторону того места, где когда-то был ее дом. Ее разум вернул ее назад.
Мирабель открыла дверь трейлера и вытерла руки кухонным полотенцем.
— Сиенна? Что случилось, милая?
Сиенна тихо всхлипнула, позволив Мирабель проводить ее в трейлер, где она подвела ее к клетчатому дивану и усадила. Мирабель села рядом с ней, повернувшись так, чтобы они оказались друг напротив друга, и взяла руки Сиенны в свои, нежно сжимая. Запах лимона и лилии коснулись ее носа, и аромат послужил утешением еще до того, как Мирабель успела произнести хоть слово. Она глубоко и судорожно вздохнула.
— Меня пригласили на день рождения Эмибет Хортон, и мой отец сказал, что даст немного денег, чтобы я могла купить ей подарок, но он этого не сделал, и теперь я не могу пойти.
По правде говоря, скорее всего ее отец не забыл. Вероятно, он вообще никогда не собирался этого делать или даже дважды подумал о ее просьбе после того, как она ее озвучила. В тот день он пришел домой пьяный, и она не «напомнила» ему, поскольку от него лучше вообще было держаться подальше, когда он был пьян. В целом он был подлым человеком, и спиртное только усиливало это качество.
Лицо Сиенны сморщилось от разочарования. Она так ждала возможности присутствовать на празднике, была воодушевлена, а затем ее подвели — снова — собственные родители. Однако она не могла обойтись без подарка. Это было бы унизительно. Остальные девушки, с которыми общалась Эмибет, ни в коей мере не были богаты, но у них было больше, чем у семьи Сиенны. По многим критериям.
Сиенне хотелось бы, чтобы она не слишком придавала этому значение, но ей было четырнадцать, уже не ребенок, и такова была ее личность. Она все замечала. И всегда так делала. В отличие от Гэвина, который радовался удаче и, казалось, не заботился о том, что думали другие. Он также был наблюдательным, когда хотел, но его наблюдения, похоже, не причиняли ему постоянной боли так или иначе, как ее.