Наконец они появляются на пороге спальни.
— Я хотела сходить на концерт, — говорит Глория. — Хочешь со мной?
— Конечно, но… — Я показываю на экран ноутбука. — Сама понимаешь…
— Ладно. Работай.
Она уходит. Вот и все. Я достаю ту самую, так и не опубликованную рукопись и не могу поверить в собственный талант. Поднимаю трубку. Это отец. Я говорю и говорю, а он отвечает все реже и тише. От спиртного у меня развязывается язык и отказывают тормоза. Господи, думаю я, если бы только я мог держать рот на замке. Но я не могу. Не помню, кто первый повесил трубку.
Хола лежит на полу и смотрит на меня.
— На что ты смотришь? — спрашиваю я.
Она продолжает смотреть.
Мы достигаем дна, когда падаем быстрее, чем наши моральные принципы. Некоторые из нас заканчивают жизнь в тюрьмах или реанимации — прикованные наручниками к кровати, исходя криком под белой больничной лампой. У большинства бывают моменты просветления, когда они вдруг понимают, на пороге какой потери находятся. Иногда это случается слишком поздно.
Что-то невыносимое есть в глазах Холы, в ее искренности и преданности, в том, как она лежит на полу, прося немного внимания. Я смотрю на нее и понимаю, что минуту назад говорил с отцом, но совершенно не помню содержание разговора. Конечно, он догадался, что я пьян.
Он ведь понял, что я пьян? может, это было не так заметно? в конце концов, я выпил не так уж много: пять стаканов, от силы десять, сколько времени? уже не помню, Глория ушла, поняла ли она, что я пьян? может, все-таки нет, может, она не злится, и я плачу и плачу, но слезы эти глубоко в сердце, две тысячи миль по грязной дороге, ничего плохого не случилось, я просто устал, я болен и устал от себя…
Я помню, как Хола прыгала по кровати. У нее была настоящая истерика, она заскакивала на кровать, толкала меня лапами, спрыгивала обратно на пол, носилась по всей спальне, снова налетала на меня, пихала лапами… но я не реагировал, не осталось никого и ничего, мне некуда было идти, и ничто больше не имело смысла, кроме, возможно, кейса, в котором еще оставалась бутылка с…
Как я отключился — вот этого я не помню.
Но когда на следующее утро я пришел в себя, то перед тем, как открыть глаза, произнес первую искреннюю молитву в своей жизни: «Господи, если Глория и Хола все еще здесь, клянусь, я брошу пить».
Я открыл глаза.
6
Балерина
Я понятия не имел, кому звонить, что делать и куда идти. Я не знал ни одного вылечившегося алкоголика, и мне не хотелось ни с кем говорить. Поэтому я надел на Холу поводок и отправился выгуливать ее вокруг кладбища.
— Мне жаль, что я такой плохой хозяин, — сказал я, когда мы пересекли Риверсайд-драйв и солнце цвета пережаренной сосиски пробило дыру в небе Хобокена[7].
«Смотри, новый день, — казалось, глазами ответила она. — Отличный денек — как и все остальные».
— Я… я попробую найти помощь. Мне нужна помощь. Какой же я идиот.
«Нам всем нужна помощь, папочка. Вспомни, сколько вы для меня сделали. А я ведь довольно Умна».
— Мне плохо, Хола. Поверить не могу, что я до такого докатился. Неужели это произошло со мной?
«Что случилось?»
— Я болен. Я наделал глупостей. Глория на меня злится. Мне даже не с кем поговорить. Наверное, отец теперь меня ненавидит. Я становлюсь старым, толстым и…
«Смотри, новый день, — казалось, ответила она. — Отличный денек — как и все остальные».
Обычно я завтракаю ванильным молочным коктейлем в «Макдоналдсе» на 28-й улице. Мне даже не приходится раскрывать рот на кассе — девушки знают, что я закажу. Но в этот раз не помог и коктейль.
Слова не могут описать мою тошноту на работе в то утро — скребущую, выворачивающую наизнанку, словно в кишки вцепился маленький злобный шпиц.
Наконец я позвонил в Службу помощи и сказал оператору, что хочу бросить пить. Фраза далась мне не с такой легкостью, с какой я сейчас набираю этот текст. У оператора оказался голос двенадцатилетней девочки. Она принялась зачитывать по бумажке:
— Сколько вы обычно выпиваете? Алкоголизм мешает вам исполнять свои обязанности по работе? Вы говорили с коллегами о своей зависимости?
Оказалось, чтобы быть искренним, нужно приложить немало усилий. Я запинался через слово, голос был едва слышен, хотя для звонка я выбрал пустой зал для совещаний, лишенный окон. И чем я был вознагражден? Ничем.
— Хорошо, — сказала девушка, когда я открыл ей все тайны своей души. — А теперь мы хотели бы предложить вам краткий опрос касательно нашей службы работы с клиентами. Вы не возражаете?