-
Когда мы были маленькими, нас с братом шлепали. С нашими чувствами редко советовались, когда принимались важные решения, касающиеся нашей жизни, - где мы будем учиться, приходить ли в синагогу на большие праздники, какая одежда соответствует месту и случаю. Если нам не нравилась еда, поданная на ужин, нам не предлагали альтернативного меню. Если нам не хватало какого-то критического права на самовыражение - какого-то важного исследования подавленной идентичности, - это никогда не приходило в голову никому из нас. Прошли годы, прежде чем кто-то из моего поколения стал бы считать эти совершенно обычные признаки детства восьмидесятых векторами эмоциональной травмы.
Но когда миллионы женщин и мужчин моего возраста вступили во взрослую жизнь, мы приступили к терапии. Мы исследовали свое детство и научились видеть в своих родителях эмоционально заторможенных людей. Эмоционально заторможенные родители слишком многого ожидали, слишком мало слушали и не смогли обнаружить скрытую боль своих детей. Эмоционально заторможенные родители наносили эмоциональные травмы.
Мы никогда не сомневались, что хотим иметь собственных детей. Мы поклялись, что наше воспитание детей будет отражать большую психологическую осведомленность. Мы решили лучше слушать, больше расспрашивать, следить за настроением детей, учитывать их мнение при принятии семейных решений и, по возможности, предвосхищать их беды. Мы будем дорожить нашими отношениями с детьми. Разрушим барьер авторитета, воздвигнутый прошлыми поколениями между родителями и детьми, и вместо этого будем видеть в наших детях товарищей по команде, подопечных, приятелей.
Больше всего на свете мы хотели вырастить "счастливых детей". За помощью мы обратились к экспертам в области велнеса . Мы поглощали их бестселлеры о воспитании детей, которые определяли методы, с помощью которых мы будем воспитывать, исправлять и даже разговаривать с нашими собственными детьми.
Под руководством этих экспертов мы приняли терапевтический подход к воспитанию детей. Мы научились объяснять детям причины каждого правила и просьбы. Мы никогда, никогда не шлепали. Мы довели до совершенства "тайм-аут" и тщательно объясняли причины любого наказания (которое мы затем переименовывали в "последствие", чтобы избавиться от чувства стыда и почувствовать себя менее авторитарными). Успешное воспитание стало функцией с единственным коэффициентом: счастье наших детей в каждый момент времени. Идеальное детство подразумевало отсутствие боли, дискомфорта, драк, неудач - и абсолютно никакого намека на "травму".
Но чем тщательнее мы отслеживали чувства наших детей, тем сложнее нам было пережить их сиюминутное недовольство. Чем внимательнее мы изучали наших детей, тем более вопиющими становились их отклонения от бесконечного множества показателей - академических, речевых, социальных и эмоциональных. Каждое из них теперь казалось катастрофой.
Мы поспешили вернуть наших детей к специалистам по психическому здоровью, которые руководили нашим воспитанием, - на этот раз для тестирования, диагностики, консультирования и медикаментозного лечения. Нам нужно было, чтобы наши дети и все вокруг знали: наши дети не были застенчивыми, у них было "социальное тревожное расстройство" или "социальная фобия". Они не были плохо себя вели, у них было "оппозиционно-девиантное расстройство". Они не были неусидчивыми учениками, у них был "СДВГ". Это была не наша вина, и не их. Мы бы побороли и окончательно искоренили стигму, окружающую эти диагнозы. Число наших детей, получивших эти диагнозы, резко возросло.
Во время написания моей последней книги "Необратимый ущерб" и в течение нескольких лет после ее публикации я беседовал с сотнями американских родителей. И за это время я остро осознал, как много терапии дети получают от настоящих психотерапевтов и их доверенных лиц в школах. Насколько полностью родители полагались на терапевтов и терапевтические методы , чтобы исправить своих детей. И как экспертные диагнозы часто изменяли представления детей о самих себе.
Школы, особенно школы, ухватились за возможность применить терапевтический подход к образованию и объявили себя нашими "партнерами" в воспитании детей. Увеличился штат школьных психиатрических служб: больше психологов, больше консультантов, больше социальных работников. Новый режим должен был диагностировать и приспосабливать, а не наказывать или поощрять. Он приучал детей к рутинным привычкам отслеживать свои плохие чувства и делиться ими. Он обучал учителей понимать "травму" как корень плохого поведения и академической неуспеваемости учеников.