— А мои треснули. По шву. Вот тут, — Падди многозначительно указал под парту. — Где тесно, там и рвется!
— Тихо! — оглушительно взвизгнула Кавалеристка и грохнула журналом о стол.
* Gluteus Maximus - большая ягодичная мышца. То бишь жопа.
Глава 13. Тернистые пути к вершинам педагогики
Прюитт перехватил Хизер после завтрака. То загадочно округляя глаза, то нервно подмигивая, он ухватил Хизер под локоток и увлек в сторону, к пустующей в это время курительной комнате.
— Вы что, с ума сошли? — свистящим шепотом выдохнул Прюитт, захлопнув дверь. — Так же нельзя!
— Как именно? — не поняла Хизер. — Класть джем в чай? Ну да, это странная привычка, готова признать…
— Да причем тут чай! Я про ваши занятия бегом! Зачем вам это понадобилось? — приоткрыв дверь, Прюитт быстро выглянул из нее, как испуганный заяц из норы, и тут же снова захлопнул. — Вы увели у Кава… черт, простите. У Кингдон-Куч утренние лекции! Кавалеристка этого не простит!
Хизер быстренько перебрала в памяти все свои прегрешения, но требуемого не обнаружила.
— Я не уводила! Это же факультатив. У Кингдон-Куч остаются ее часы, просто на лекции будет меньше людей. На оплате, насколько я знаю, это не сказывается.
— Да не в оплате же дело! Это вопрос принципа. Кингдон-Куч настаивает на стопроцентной посещаемости.
— Знавала я как-то одного господина — так он на мухоморах настаивал… Исключительной убойности выпивка получалась, — доверительно поделилась Хизер. И, получив в ответ недоуменный взгляд, пояснила. — Как и на чем настаивать — это сугубо личный вопрос. Кингдон-Куч может настаивать на посещаемости, на колонизации Антарктиды, на смене правящей династии. Может настаивать на том, что она — реинкарнация Изольды Златокудрой, и хватать за филейные части каждого встречного Тристана. Но какое отношение к этому имею я — и прочие элементы объективной реальности?
— Прямое! — щелкнув исцарапанным портсигаром, Прюитт вытащил дешевенькую сигаретку, прикурил и тяжело опустился на диван. — Самое, простите, прямое. — Не желаете? — осознав промах, он протянул портсигар Хизер, но та покачала головой. — И правильно. Папиросы у меня преотвратнейшие. Раньше я «Черного капитана» курил, но потом часы урезали, факультативы отменили… — Прюитт тяжело вздохнул. — Если вы не хотите такой же участи — не связывайтесь с Кингдон-Куч.
— Хм. Неожиданно, — Хизер, усевшись поудобнее, пристроила под спину подушку. Слежавшийся ворс в диване ощущался твердокаменными слитками — как будто высиживаешь кладку драконьих яиц. — А Стэндиш не предупреждал меня о подобных последствиях.
— Гарри? Не удивлен. Гарри, простите меня, та еще сволочь. Сколько он в академии ссор затеял — пальцев не хватит пересчитать. И все чужими руками. Любит наш Гарри гладиаторские бои устраивать. Поначалу он даже ставки принимал, но пару раз Кавалеристка проиграла — и ректор прикрыл тотализатор.
— И откуда же у Кингдон-Куч такое влияние?
— А вы не знали? Она же кузина жены Вильсона! Лучше бы он любовницу сюда притащил. Любовницы Вильсону быстро надоедают, а родственница — это надолго… — глубоко затянувшись, Прюитт выпустил голубоватую струйку дыма. Хизер проследила, как она, медленно растворяясь, поднимается к потолку — закопченному до желтизны, с густой, прихотливо-ажурной сетью трещин.
— Однако. Какие страсти бушуют в провинциальной академии.
— Разве это страсти? — философически протянул Прюитт и снова медленно затянулся. — В конце августа мы расписание составляли — вот тогда страсти были. Я даже дверь запирал на ночь. На всякий случай. А сейчас — так, мелочи. Остатки былого величия, — глубоко затянувшись, Прюитт округлил губы и выпустил ровненькое колечко дыма.. — Но дверь я бы на вашем месте запер.
Солнечная с утра, к девяти погода испортилась. Набежавшие тучи скрыли солнце, поднялся гадостный влажный ветерок — вроде бы и не сильный, но пробирающий до костей. Хизер, выходя на улицу, накинула на плечи редингот из плотной коричневой шерсти, но надевать все-таки не стала. Негоже воспитателю одеваться теплее, чем воспитуемые.
Студенты уже поджидали ее у дверей гимнастического зала. На этот раз группа разбилась на две части. Девушки примкнули к Гулабраю и Маклиру, а рядом с Каррингтоном переминались с ноги на ногу Сэнди и Элвин Войт, почтительно выслушивая его разглагольствования. Штормовку догадался захватить только Сэнди. Маклир щеголял в не самой свежей спортивной рубашке, а все остальные ограничились форменными свитерами. Дешевая йоркширская шерсть вздувалась на локтях и тряпкой обвисала на резинке — и только лощеный Каррингтон выглядел так, словно только что вышел от модного камелотского портного.