Швейцарцы устроили лагерь на ратушной площади. Зажгли костры, сложили оружие и доспехи, а сами по очереди уходили работать на плотине, возвращаясь мокрыми и злыми. Разрушить плотину оказалось намного сложнее, чем построить, при том, что почти все инженеры принадлежали к старшему поколению и участвовали в штурме резиденции де Круа. Соответственно, большинство из них оказалось убито или ранено, то есть негодно к производительному труду. Также, приходилось принимать во внимание, что в связи с тяжелым состоянием Патера, Божия помощь откладывалась на неопределенное время. Забегая вперед, скажем, что через несколько часов плотину все-таки разобрали, повредив при этом и сваи моста, но оставленное на том берегу имущество все равно уже смыло быстрой рекой. Кроме того, луг, где стоял лагерь, превратился в непроходимое болото, а в низине, через которую проходила дорога, образовался немаленький пруд.
Ещё ночью выяснилось, что никаких денежных средств в распоряжении командования нет, но солдатам этого пока предусмотрительно не говорили. Бык, вспомнив, что наниматели не везли с собой мешки с золотом и серебром, предложил обыскать трупы Бурмайера и де Водемона на предмет ценных бумаг. Случайно уцелевший штабной писарь вспомнил, что аванс Полпаттону был выдан ломбардскими векселями, а векселя Бурмайер носил с собой в поясной сумке, с которой не расставался даже в бою. Но Бурмайер ничего не мог сообщить по причине того, что был мертвее мертвого, а сумки при нем не оказалось. Вероятнее всего, осталась брошенной где-то там, на улице, когда оказавшиеся рядом солдаты безуспешно пытались остановить кровотечение. Поиск тех самых солдат вменяемых результатов так же не принес - удалось найти двоих, один в горячке боя не заметил своих ран и к вечеру умер в лазарете, а второй погиб при последнем штурме.
К ночи голова у дядюшки Быка не просто болела, а раскалывалась на части.
Перед гостиницей все так же горели костры, у которых пыталась согреться под мелким дождём очередная смена саперов, разбиравших плотину. С краю, при свете факелов, добровольцы, имевшие представление о военно-полевой медицине, пытались помочь раненым. Между ними сновали посыльные в штаб и из штаба с докладами о поисках денег нанимателей, о положении дел на плотине и обо всех остальных проблемах. Всего на площади находилось от двух до трех сотен мокрых, сонных, голодных и просто злых солдат. Горожане, не успевшие покинуть Швайнштадт, молились и надеялись на чудо, не рискуя не то, что выходить на улицы, но даже зажечь свечу за плотно закрытыми ставнями.
К одному из костров протягивал озябшие руки пастух Ганс, все ещё живой и почти невредимый. Поход изначально не вызвал у него энтузиазма, а сейчас, к вечеру, он чувствовал себя совсем паршиво. Ну, допустим, его не убили, даже не ранили, враги вроде бы разбиты, но победы как-то не чувствовалось. Кошельки были пусты так же, как и перед боем, а грабить город Бык запретил, пока не похоронены убитые. Возмутительно! Этот жирный булочник, видите ли, великий воин и будет теперь командовать. Захотел устроить дисциплину и порядок, прямо как ландскнехт какой-то! Швейцарцы - свободный народ, могут обойтись и без всяких любителей дисциплины. Тут каждый второй, а то и каждый первый в молодости ходил разбойничать под флагом со свиной головой, а этот Бык даже городишко не дает пограбить. Жалость к себе, финансовое беспокойство и жажда наживы бродили по кругу в голове Ганса, накручивая друг друга и побуждая к поиску приключений почище шила в заднице. К полуночи он трижды успел поругаться с разными соратниками, которых не удалось подбить на мародерство, и четырежды увернуться от работ по ликвидации плотины. Затем бравый солдат сел на площади у одного из костров, положив руку на кинжал и злобно оглядываясь по сторонам в поисках, чего бы такого сделать плохого.
Человек может очень долго смотреть на текущую воду, на горящий огонь и на то, как работает другой человек. Идеальный вариант для наблюдения, конечно же, пожар. Но пожара не было, костер горел скучновато, к плотине Ганс приближаться не хотел, оставалось только наблюдать за доктором. Полюбовавшись работой Густава с полчаса, Ганс неожиданно понял, что медик - не какой-нибудь провинциальный аптекарь, мастер клистирных трубок и латинских диагнозов, а настоящий военно-полевой врач. Интересно, откуда он взялся? Дождавшись, когда объект наблюдения отлучится в переулок по известной надобности, Ганс проскользнул за ним.