Шеф-монтажник ничего не ответил, забрал у меня сковороду, осмотрел, потом заглянул в кастрюлю и под конец — в мои полные слез разочарования глаза.
— Придурок, — поджала я губки, когда он захохотал.
Испорченную посуду выбросили, а недовольную меня отправили переодеваться. Похоже, есть будем в ресторане.
— Окстись, Лора! Я тебя сейчас ущипну с вывертом! — как говорила учительница по английскому после моего очередного «перла».
В смысле, дожили, готовим для мужика. Ниже падать некуда. Дальше носки ему постираешь? Нет, чего это я буду стирать. Загружу в машинку, пущай трудится.
Господин фон Вейганд ломал мои стереотипы, принципы и устоявшиеся привычки. Возможно, ломал меня саму. Не знаю.
Я не поклонник обнимашек и поцелуйчиков, не люблю, когда пытаюсь спать, а кто-то лапает (ночевали пару раз с Леонидом, никакого интима, плохо не подумайте, я девушка приличная), предпочитаю сохранять личное пространство.
Но с ним всё иначе. Когда шеф-монтажник прижимает меня к себе крепко-крепко, нет ни малейшего отторжения. Кажется, я живу лишь в его руках.
На краю, на острие стального клинка, на грани, за которой скрывается вечная полночь. Больше не существует «хорошо» и «плохо». Есть только он. Его голос, проникающий под кожу. Его взгляд, лишающий гордости. Его прикосновения, дарующие боль и наслаждение.
Достаточно силы удержаться? Достаточно воли не сгореть?
Не знаю. Не могу знать.
***
Обычный рабочий день. Подъезжаем к офису, я бурчу о своем идиотском переводе и жалуюсь на умилительного начальника.
— Don’t you go? (Ты не идешь?) — спрашиваю, когда замечаю, что фон Вейганд не намеревается выходить.
Он отрицательно качает головой. Снова дела? Ладно. Чмокаю его в щечку и намереваюсь покинуть авто, но шеф-монтажник удерживает меня, мягко касается подбородка пальцами, внимательно изучает мое лицо.
— See you (Увидимся), — наконец произносит он, и скупая тень улыбки ложится на его губы.
— Конечно, — согласно киваю.
Через час начальник торжественно объявит коллективу о возвращении мистера Дрочера и о том, что контракт мистера фон Вейганда окончен тридцать первого декабря.
— Ты не знала? — спрашивает Натали. — Конечно, мы не знали, только сегодня документы на Дрочера пришли, а… но ты… он ничего не сказал? Что, совсем ничего?
Ответ написан на моем лице заглавными буквами.
— Он уезжает сегодня, машина должна забрать его в десять, — Натали бросает взгляд на часы. — Черт, уже десять. Они часто опаздывают, когда надо ехать в аэропорт. Может, еще получится и успеешь?
Не верю. Не могу поверить. Мне кажется, это розыгрыш. Интересно, откуда боль внутри.
— Прикроешь? — нервно улыбаюсь, не сдерживая дрожь в голосе.
Бегу. Плевать на дисциплину. На все плевать.
Господи, почему? Как это? Почему ничего не сказал? Что всё это означает?
Он мой. Он любит меня… нет?
Мой пульс сходит с ума, разум немеет, отказывается осознать, принять и понять.
В такт ударам разгоряченного сердца пульсирует один-единственный вопрос.
Зачем?
Господи.
Зачем мне мир без него?
***
Hunger in my eyes…
Голод в моих глазах.
Набившая оскомину мелодрама. Очередное слезоточивое кино для домохозяек и девочек-подростков. Перед вами растрепанная героиня затасканной до седин истории.
Раскадровка.
Квартира пуста. Пуста в том смысле, что там больше нет ни единой его вещи.
Всё на месте, кроме его одежды и ноутбука.
Всё и ничего. Это убивает. Медленно, безнадежно, наполняя горечью до краёв.
Лишь запах, легкий, почти неуловимый аромат Его, наполнивший скованные холодом жилы.
Не понимаю. Этого нельзя понять. Ещё вчера нам было хорошо. Было ведь? Его глаза не могли лгать. Так не сыграешь, не притворишься.
Замечаю черную папку на столе, невольно наполняюсь надеждой. Страшно до одури. Хотя куда страшнее? Открываю. Какие-то документы. Пытаюсь прочесть, но буквы расплываются перед глазами. Глотаю слезы, шлю к черту истерику, стараюсь сосредоточить внимание.
Документы на эту квартиру. Всё оформлено на моё имя. Приходится долго перечитывать бумажки, чтобы понять. Потихоньку успокаиваюсь, отвлекаюсь, до сих пор не верю и не понимаю. Но сомнений быть не может.
Сползаю на пол, аккуратно и по стеночке, начинаю смеяться. Иначе не умею.
Он издевается. Да? Это такой прощальный подарок? Щедрый жест? Спасибо, дорогая, за классный тр*х, вот тебе квартира, я поехал. Он считает, это нормально? Так должно всё закончиться? Подарить сказку, откупиться, исчезнуть. Не сказать ни единого слова.
Как это?! Как…
Увидимся.
Гулким шепотом отдается внутри, обдает льдом и жаром, вспарывает и рвет на куски.
Он сказал «увидимся». Он не хотел объяснять. Просто ушел.
Человек, в чьем сердце теплится ничтожный уголек привязанности. Пусть ни любви, ни страсти, а именно банальной привязанности, пусть слабый, жалкий, но уголек. Так вот. Тот, в чьем сердце присутствует хоть искорка подобного чувства, никогда не позволит тебе погибнуть. Не уйдет без тех слов.
Всё что угодно лучше. Сказать правду. Сказать «прощай». Написать. Выслать по почте. Передать через третьи руки. Как угодно. Хоть что-то. Хоть слово.
Не нужно долгих объяснений, обещаний. Мы ничего друг другу не обещали. Хватило бы и слова, одного короткого хлесткого слова, малейшего объяснения. Но только не так. Он не сказал мне ничего.
Ничего!
Ему плевать. Да, ему плевать. Зачем объяснять, если тебе плевать?
Но даже те, кому плевать, так не поступают. Люди обязаны хоть что-то сказать на прощание. Если они знают, что это конец, что они покидают твою историю навсегда и больше не намерены вернуться. Особенно после всего.
Стоп.
Значило ли мое «всё» для него хоть малую долю того, что значило для меня?
А что, собственно, происходило, милая барышня? Он не клялся в любви до гроба, он никогда ничего не обещал, он сам сказал, что может предложить только это. Ты, конечно, ждала порхающих купидонов, фейерверк сердечками и пышную свадьбу в финале. Но это твоя личная проблема, личные фантазии, не имеющие отношения к реальности. Ты надеялась, ты отдала ему все и готова была отдать еще больше, а теперь сидишь, плачешь и смеешься, собирая в кучу остатки гордости. Где твои мозги? На той же помойке, куда ты отправила чувство собственного достоинства?
Соберись, тряпка.
Выбираюсь на воздух. Куда глаза глядят, лишь бы подальше.
Бреду по заснеженной улице. Не думаю. Стараюсь не чувствовать.
Завтра будет хуже. Через неделю еще хуже. Через месяц захочется резать вены. Но сейчас я дышу. Пусть с трудом, будто кто-то надавил на солнечное сплетение и не отпускает, пригнул к земле и не дает расправить плечи. Всё равно дышу.
Мороз освежает. Снежинки мягко ласкаются о кожу, тают, растворяются в слезах.
Понимаю, что придется вернуться в ту проклятую квартиру, хотя бы за вещами, что завтра надо снова идти на работу, быть около девяти часов в день там, где все напоминает о нем, и делать нормальный вид типа «я супер». Что такой вид придется теперь делать постоянно, что мама была права, что полно всяких «что», заставляющих мечтать о быстрой и безболезненной смерти прямо сейчас.
Но хуже всего другое.
Его больше нет рядом, и не будет никогда. Это не игривое «никогда» из приторно-сладких фильмов про любовь и книжечек с положительным для всех концом, это жизненное, дерьмовое «никогда», которое означает именно — н и к о г д а.
Семь букв гребаной безысходности. Ухожу красиво. Вырезаю сердце на память.
Присаживаюсь на симпатичный сугроб, сжимаю снег в ладонях, пытаюсь остыть внутри.
Откуда столько боли?
Говорят, люди продолжают чувствовать ампутированные конечности спустя годы после операции. Кажется, это правда.
Я думала, расставание с Леонидом было хреновым, но я ошибалась.
Таких, как Лелик, вокруг полным-полно, вон один пошел, вон второй. Чего косишься на меня, придурок? Ну, решила дама отдохнуть на снегу. Это дико необычно и вызывает когнитивный диссонанс?
Откидываюсь назад, любуюсь зимним небом.
Таких больше нет. Единственный в своем роде. Ограниченный выпуск, немецкая сборка. Нет хрипловатого голоса, от которого кожа покрывается мурашками. Нет наглых глаз и дьявольской усмешки. Нет ничего, будто никогда и не было.
Вопреки моим ожиданиям мир не рухнул. Вселенная продолжала спокойно существовать, и ей было плевать на мои проблемы. Падал снег, лучи заходящего солнца пробивались из-под тончайшего кружева облаков, люди продолжали влачить унылое существование. Никому не было дела до моей боли, слез, разбитых мечт… или мечтаний.
Это заставило меня подняться, идти дальше, слегка взбодрило. Жизнь — дерьмо. Все живут дерьмово и не так, как хотят, просто многие не задумываются.
Знать бы мне тогда, в какую головоломку сложится судьба дальше, я бы зря не печалилась, я бы, пользуясь удобным моментом, пошла и благоразумно утопилась в ближайшей проруби.
Наивная девочка. Хорошая девочка, которая пыталась стать плохой, играть по неизвестным ей правилам. Плохие девочки не плачут. Они расправляют плечи, шагают в будущее с гордо поднятой головой. Плевать, что на месте сердца зияет кровавая рана. Зато на лице цветет улыбка.
Скажи мне тогда кто-нибудь про то, что некоторым мечтам лучше оставаться мечтами, я бы яростно забросала его снежками.
Больше книг на сайте - Knigoed.net