Треск трусиков, но мне их не жалко. Я напряглась, попробовала ускользнуть от его властных пальцев. Больше нет смысла сдерживать стон. О да, опыт у шефа-монтажника есть. Мой бывший пытался проделать подобную штуку, но чувство было такое, словно меня рашпилем обрабатывают, а сейчас…
Сейчас я, к своему стыду, потекла. Я текла в его руках как последняя шлюха. Жаркий вязкий ручеёк. Я кусала губы, чтоб не закричать. Глаза защипало от слез.
— Нет, пожалуйста, — способна лишь протестующе шептать.
«Ты играешь с огнем, деточка», — взглядом ответил фон Вейганд.
— Пожалуйста, не надо, — бормочу я, задыхаясь от пальцев, которые безошибочно знают, где и как нажать.
«Стоп» невозможен у такой машины. Моё сопротивление лишь распаляет его огонь. Ему нравится. Я чувствую, как сильно это ему нравится, ведь кое-что очень большое и горячее прижимается ко мне, стоит пальцам исчезнуть. Нас разделяет только ткань брюк господина фон Вейганда.
Лифчик отправлен прочь. Теперь его руки на моей груди, сжимают до боли. Влажные губы скользят по шее вниз, медленно, обманчиво нежно. Он отрывается на мгновение, просто взглянуть в мои глаза, и улыбается. Я знаю, ему нравится то, что он там видит.
Фон Вейганд обводит мой сосок языком столь трепетно и осторожно, будто рисует сложнейший узор, а после его зубы жестоко смыкаются вокруг. Горячая волна проходит по телу. Я вздрагиваю, полустон-полувсхлип срывается с губ. Это безумие. Чистое и сладкое. Такое, что хочется испить его до дна, до последней капли. Жутко и горячо.
Звякнул ремень на его брюках и, прежде чем я смогла запротестовать, мои руки вновь были прижаты его рукой, а ноги раздвинуты ещё шире, если только это возможно. Я чувствовала себя распятой под ним, совершенно бесправной и беззащитной. А потом…
Потом было не просто больно. Было ужасно. Я закричала. Слёзы градом катились по щекам. Мне казалось, что между ног засунули не то мясницкий тесак, не то раскаленную палку. Реальность всегда оказывается дерьмом. Где фейерверки? Где неземное наслаждение? В меня самым прозаичным образом затолкали член, а я затрудняюсь ответить, насилуют меня или нет. Сама пришла к нему в номер. Ночью. Одна. В шахматы играть собиралась?
Вслед за болью накатило безразличие. Пусть скорее кончает и оставит в покое.
К моему сожалению, фон Вейганд не торопился кончать. Он снова начал меня целовать. И проклятое тело распалялось заново. Готова поспорить, я лично не встречала столько мужчин, сколько у него было женщин. Он знал всё. Все мои потайные места, все кнопки, а знания эти явно не ограничивались стандартами. Его руки не ведали стыда, а поцелуй наш напоминал фехтовальный турнир, где мои шансы на победу стремились к нулю.
Не беспокоить. Я тону. Я тону в самом сладком сне на свете. Расплавленное желание тугими ударами пульсирует внизу живота. Я пью и не могу остановиться. Припадаю к желанной прохладе оазиса, будто путник в раскаленной докрасна пустыне. Я тону, и мне это нравится. Я обращаюсь в воду, а он внутри. Горячий и твердый, обжигающе-горячий и обжигающе-твердый. Одно на двоих желание пульсирует во мне.
Боль пропала, а может, я перестала обращать на неё внимание.
Фон Вейганд начал двигаться во мне, сначала медленно и осторожно, а потом быстрее, быстрее и сильнее, пока я не потерялась в этом безумном танце. Его язык скользил у меня во рту в такт движениям его члена. Сначала медленно, словно дразнил, а после властно, грубо, будто желал поставить клеймо.
Меня больше нет. Есть кто-то другой, темный и порочный, способный поймать кайф от дикого коктейля 50 % боли на 50 % возбуждения, и абсент по вкусу. Комната горела, а может, это горел абсент. Из легкомысленной переводчицы вырвали душу.
Он укусил меня за нижнюю губу, и внутри взорвалась бомба. Я чувствовала вкус собственной крови во рту, чувствовала, как по мне течет его сперма. Я задыхалась от жара его тела и от стыда, накатившего, будто расплата за грехи.
Он сказал мне что-то, но я ничего не поняла. Пока он внутри меня, соображать не получается.
— Meine (Моя), — повторил шеф-монтажник, проводя пальцами по моим припухшим губам, и снова улыбнулся неповторимой хищной улыбочкой.
Фон Вейганд отстранился и встал с кровати. Я бы хотела рассмотреть его задницу, но он так и не счел нужным снять брюки. Оставалось только сдвинуть ноги и повернуться на бок, провожая мистера Секса взглядом. Интересно, он хочет, чтоб я ушла поскорее? По звуку воды в душе понимаю, что самое время обыскать его карманы на предмет наличных.
Это ко мне вернулось больное чувство юмора. Не придавайте значения.
Единственное, что я сделала, пока шеф-монтажник отсутствовал, это натянула простыню до подбородка.
Когда фон Вейганд вернулся, на его бедрах было небрежно повязано полотенце, а на ногах красовались милые отельные тапочки. Я улыбнулась. Было чертовски странно смотреть на шефа-монтажника в тапочках, такого спокойного и домашнего. Между прочим, внутри всё до сих пор печет и саднит после его огромного члена.
Он опять заговорил по-немецки, чем вызвал стойкое желание надавать пощечин. Думает, если всё время болтать на своём, я его лучше понимать стану?
— English, please (По-английски, пожалуйста).
Он задумался, видимо, пытался перевести. Ладно, спешить мне особо некуда. Могу и подождать.
Ждать пришлось недолго. Шеф-монтажник подхватил меня вместе с простынёй на руки и понес в ванную комнату.
Я ощутила себя домашней зверушкой. Захотел — искупал. Захотел — тр*хнул.
Он поставил меня в самый центр белоснежной квадратной ванны, потянул за простыню, но я взбунтовалась. Крепко вцепилась в ткань пальцами, будто желала удержать павшую крепость под контролем. Хм, наши отношения становятся банально-предсказуемыми. Фон Вейганд все равно вырывает простыню из моих рук, а после включает душ и начинает купать.
Назовите меня ханжой, но это как-то чересчур. Я сделала слабую попытку перехватить инициативу, намекая на то, что и сама могу помыться. Однако он не привык уступать.
— Dein erstes Mal? (Твой первый раз?) — спросил фон Вейганд, вероятно, намереваясь отвлечь меня разговором от попыток захвата власти над душем.
Было стыдно не понять. Я тупо уперлась взором о дно ванны. Вода окрасилась в цвет девственности. Остатки моей поруганной невинности стремительно исчезали в сливном отверстии. Добро пожаловать в мир взрослых.
— Dein erstes Mal? (Твой первый раз?) — настойчиво повторил он, намыливая меня с ног до головы. — No boyfriend? (Нет парня?)
— Viele (Много), — уверенно сообщила я.
Его брови удивленно поползли вверх, а губы сложились в знакомой усмешке.
— Warum jetzt? (Почему только сейчас?) — он помедлил, вероятно, прикидывал, дошла ли до моего сознания очередная фраза длиною более чем в два слова.
Наверное, лицо у меня было совсем тупое, потому как он повторил уже на ломаном английском:
— Why now first? (Почему сейчас первый?)
Ответ я выдала скороговоркой, уверенная, что, даже обладай он скудными познаниями в русском, все равно бы не понял ни слова:
— Идиотский вопрос, если честно. Ну, не хотелось мне прыгать в кровать с первым попавшимся местным идиотом. Я, может, десятки заводских работяг отвергла и даже одного подающего надежды частного предпринимателя. Я, может, миллиардера рассчитывала встретить, чтобы влюбился в непорочную деву неземной красоты с первого взгляда и увез в Швейцарию наслаждаться кристально-чистым воздухом, кушать сыр с шоколадом и рожать пятерых детишек. А ты мне теперь весь кайф обломал и надежду на счастливое Альпийское будущее разрушил. Гордись. Тебе это, наверное, не в первый раз делать. Кстати, мог бы выучить русский. Или хотя бы английский. Международный, в общем-то, язык. О чем с тобой говорить? Ты же ничего не понимаешь и не пытаешься. Всё. Alles (всё).
Думаю, последнее слово он всё же понял, просто виду не подал. Пытался остальное перевести? На здоровье.
Покончив с омовением, шеф-монтажник накинул мне на плечи полотенце. Я мелко задрожала. Сама не знаю почему. Наверное, предчувствовала плохое.
— Hast du irgendwann geküsst? Nie geküsst? (Ты когда-нибудь целовалась? Никогда не целовалась?) — спросил он.
Я нервно повела плечами. Что-то про поцелуи. Но что конкретно?
— Sag (Говори), — шеф-монтажник коршуном навис надо мной. — Never kiss? (Никогда поцелуй?)
— Never (Никогда), — опять с полной уверенностью заявила я.
Он рассмеялся. Не верил.
— Willst mich küssen? (Хочешь меня поцеловать?)
Это я поняла. Всерьез собралась встать на цыпочки, чтоб дотянуться до его губ. Но всё та же наглая ухмылка и шальное сияние глаз натолкнули меня на мысль, которую он не замедлил подтвердить.
— Nein (Нет), — фон Вейганд указал на свои губы и отрицательно покачал головой, а потом выразительно посмотрел вниз, туда, где кое-что натянуло полотенце. — Ja (Да).
Ах, вот каких поцелуев он дожидается. Нет, я не такая.
— Ich kann nicht (Я не могу).
Он смотрел на меня так, что мгновенно стало ясно: «kann» (могу) или «kann nicht» (не могу), значения не имеет. Тогда я решила использовать технику моей подруги Анны, которая была уверена, что всё должно происходить обоюдно.
— You — first. After — I (Ты — первый. Потом — я), — я постаралась произнести слова максимально медленно, чтоб лучше донести мысль. Как донести мысль по-немецки, я понятия не имела, но сделала слабые потуги. — Du nachdem ich. Gut? (Ты, потом я. Хорошо?)
Он поднял меня и перебросил через плечо. У меня закружилась голова. Я забарабанила кулаками по его спине, но он не придал моим действиям особого значения. Просто отнёс обратно на кровать. Мне уже не хотелось никаких «техник», никакой инициативы.