Больно сознавать, что мы могли никогда не встретиться, не окунуться в наэлектризованное безумие страсти. Последовать разными дорогами, не пересечься или разойтись, упустить единственную возможность.
Хотя нет.
Это должно было произойти. Неминуемо и неотвратимо, без шанса на иной исход.
Обречены с первой встречи, с первого мгновения, когда соприкоснулись ладони и скрестились взгляды. Обречены и обручены во всех существующих мирах.
Damn. (Проклятье.)
Как же больно любить.
По-настоящему, не идеализируя, не выдавая чёрное за белое. Теряя стыд и совесть, не скитаясь в напрасном поиске разумных компромиссов, а тотчас капитулируя.
Просто любить.
Сгорать и возрождаться, осквернять и освящать, крепче сжимать рукоять ножа. Вонзать лезвие до упора, поворачивать, не ведая жалости, окроплять высший дар не менее высшим страданием. Не жалеть ничего, не жалеть ни о чём.
Без пауз, наплевав на отговорки, нон-стоп. В режиме реального времени.
Вдох-выдох.
«Смелее, — отражается в тугих ударах крови. — Не медли».
Прямо по курсу — он.
Мой извращённый идеал. Искажённое отражение реальности. Отражение реальнее любой реальности. Мой кислород.
Пьянею от воздуха. Пьянею от него.
Теперь действительно хорошо. С ним всегда хорошо.
Ещё несколько шагов. Ноги дрожат, колени слабеют. Разбитое стекло хрустит, точно нетронутый снежный покров.
На улице около нуля.
Около любви, около ненависти. Губительно и спасительно.
Токсичная доза яда разливается по венам. Толчки чокнутого пульса бьют по вискам будто молотом. Дублируют каждый шаг, зеркально отображают неровную поступь.
На улице около страсти. Пагубно и прекрасно.
Замечаю сверкающие огни ночного города, смазанные тени деревьев, широкое полотно центральной улицы, обрамлённое рекламными билбордами, мрачные контуры знакомых домов по обе стороны от проезжей части.
Ну, конечно.
Роскошный отель с закосом под старину, построенный на месте снесённого театра.
Ещё не распахнул гостеприимные двери для посетителей, но уже манит внимательно изучить величественные чертоги. Почти дворец. Выглядит так, словно Лувр по ошибке выстроили посреди глухого села. Едва ли сочетается с окружающей архитектурой.
Вот где мы находимся. Могла и раньше догадаться.
Но какая разница?
Мысли заняты другим.
Приближаюсь вплотную к фон Вейганду, с трудом отдаю отчёт в собственных действиях.
Краткий миг на законную долю сомнения — слабость или глупость?
Well, I fucking love him. (Ну, я, бл*ть, люблю его.)
Когда любишь, не думаешь. Мозг отключается, уступая бразды правления примитивным инстинктам. Прощайте, извилины.
И да, ты легко позволишь обращаться с собой точно с куском дерьма. Вообще, радостно измажешься дерьмом от макушки до пят, найдёшь в этом определённое мазохистское удовольствие и будешь долго кайфовать. Станешь дерьмом, кем угодно станешь ради…Ох, даже не «ради», а просто так, чисто машинально, на голых эмоциях.
Забудешь про гордость, пошлёшь здравый смысл к чёрту. А если не получается вырубить сознание, то это нифига не любовь.
Вспышка гормонов, сезонное увлечение, корыстное побуждение. Версий хватает, только ни одна не имеет ничего с тем самым.
С настоящим. С тем, что выворачивает душу наизнанку, пережёвывает будто комок соплей, перемалывает вместе со всеми существующими в бренном теле костями, выплёвывает обратно в суровый и несправедливый мир.
В мир, который не нужен без…
Криво усмехаюсь, не скрываю горечь.
Надеюсь, фон Вейганд тоже меня любит. Хоть немножко.
Строчит трогательные поэмы, вдохновлённый серебристым сиянием луны и переливчатым мерцанием звёзд. Страдает, мучается и рыдает над измятыми страницами, испещрёнными бисерным почерком.
Романтическая картина подстёгивает на безотчётный и безрассудный поступок. Делаю, не думаю.
Игра на публику? Очередной акт бездарного спектакля?
Не берусь судить, действую рефлекторно.
Наклоняюсь и целую его руку.
Руку палача. Убийцы. Хищника. Безжалостного мясника. Жестокого повелителя моего сердца. Руку, с которой желаю смыть кровь собственными слезами.
Нежно касаюсь крепко сжатых пальцев, дрожащими губами прижимаюсь к побелевшим костяшкам, пытаюсь отогреть, горячим дыханием растопить лёд.
— Что нужно сделать? — сбивчивый шёпот взрывает гнетущую тишину. — Чтобы ты верил? Чтобы доверял?
Фон Вейганд вздрагивает. Кожей ощущаю испепеляющий взгляд, но не решаюсь встретить судьбу.
— Я доверяю, — бросает насмешливо, а после произносит с расстановкой, чётко выделяя каждое слово: — Если бы не доверял, меня бы здесь не было.
— Доверяешь?! — восклицаю поражённо.
Подобное хамство стимулирует смелость. Резко выпрямляюсь, смотрю прямо в горящие чёрные глаза.
— Уж точно не на сто процентов, — грозно предъявляю обвинение.
— На достаточное количество процентов, — раздаётся нарочито равнодушный ответ.
— Ну, это не совсем то, что ожидаешь услышать, — многозначительно хмыкаю, однако поспешно вношу ясность: — От человека, за которого отдашь жизнь.
— Кажется, я не требовал жертвоприношений, — заявляет с неприкрытой издёвкой, уточняет вкрадчиво: — Пока что.
— А ты не стесняйся, — сладко улыбаюсь. — Требуй — мою жизнь, любую другую. Чью голову доставить на блюде?
— Дура, — удручённо качает головой. — Идиотка.
— Разумеется, — счастливо киваю. — Умная такое терпеть не станет.
Хватаю его за рубашку, грубо сминаю ткань скрюченными пальцами. Пытаюсь то ли толкнуть, то ли встряхнуть. Хоть немного сбить спесь, пошатнуть непоколебимую и жутко раздражающую уверенность в собственном превосходстве.
Тщетно.
С тем же успехом можно напасть на каменное изваяние, на стальную статую.
— Не хочешь отправиться на экскурсию в подземелья дедушки-нациста? Учи подставную биографию. Мечтаешь увидеть свою семью в целости и сохранности? Напропалую им лги, сочиняй басни про крутую работу заграницей. Не прельщает перспектива гнить в четырёх стенах? Интересует бизнес? Быстро подставляй задницу, заключай пари на дьявольские фантазии. Снова изгаляйся, изворачивайся, репетируй роль, блажи про американского жениха и скорое замужество, — кривляюсь с упоением, вхожу в раж и как всегда перестаю следить за словами. — Жаждешь откровенности? Интимных признаний, рассказа о тёмном прошлом? Ох, нет. Я не*бический злодей, поэтому не могу ничего объяснить. Угробил тучу народу, терзал, мучил, рвал на куски. А теперь берегу твою хрупкую психику, не имею морального права раскрошить её, будто плитку шоколада. Просто припугну бредом о превращении в собаку. Загоню в угол, отберу все козыри, сведу отношения в плоскость рядового траха. И никогда. Слышишь? Никогда не позволю понять, что люблю.
Фон Вейганд упрямо молчит. Не подтверждает, не опровергает. Сохраняет нейтралитет. Буравит тяжёлым взором, больше никак не реагирует.
Пауза затягивается. Терпеливо жду.
Жду слишком долго, чересчур долго, так долго, что тянет врезать по наглой физиономии изо всех сил. Любой ценой избавиться ублюдка от этой напускной непроницаемости, разбить жёсткий самоконтроль в пух и прах, станцевать на осколках ледяной маски.
Молчит.
Опять молчит. Постоянно молчит. Не подпускает. Сколько можно?
В конец охренел. Козел. Упырь. Скотина. Сволочь.
Может, постараться и подобрать рифму? Оформить поток сознания в оригинальный стишок? Отличная идея. Почему бы и нет?
— Давай, запри меня в подвале, навещай по ночам, ласкай и приговаривай «моя прелесть», желательно свистящим шёпотом — моя прелесссть, — срываюсь и нервно хихикаю. — Или по-украински. Пора бы выучить сей мелодичный язык, исключительно для коллекции. Мій скарбе. (Моё сокровище) Мій ссскарбе. (Моё сссокровище.)
Выпускаю ткань вражеской рубашки из плена, отстраняюсь, дабы оценить позицию противника. Усыпляю бдительность и вновь бросаюсь на амбразуру. обрушиваю град хаотичных ударов на широкую грудь. Бью ладонями, кулаками. Как придётся, не разбирая.
— Валяй, причиняй мне боль. Пытай, насилуй, убивай, — заявляю отрывисто. — Только не молчи.
Опять отступаю. Спотыкаюсь, едва сохраняю равновесие, вовремя успеваю опереться о поручень балкона.
— Не молчи, грёб*ный ты гад! — не сдерживаю эмоции, выплёскиваю затаённую обиду наружу.
Замахиваюсь, собираюсь дать пощёчину.
Наивная. Глупая. Несмышлёная.
«Пора начать учиться уму-разуму на давно совершённых ошибках, деточка, — менторским тоном вещает внутренний голос, печально вздыхает и прибавляет: — Но ты безнадёжна».
Не успеваю ни шевельнуться, ни опомниться. Не способна на коварные манёвры. Поймана и заключена в привычные, уже родные оковы.
Фон Вейганд подавляет мятеж быстро и бескомпромиссно. Ловко перехватывает запястье, резко заламывает назад, вырывает из моей груди дикий вопль раненого животного.
Господи, не нужно.
Боже, помоги.
Эти жестокие пальцы не ведают пощады. Вынуждают резко повернуться, разрушают призрачную иллюзию опоры, практически отдирают мою руку от поручня.
Каблуки скользят по мраморной плитке. Неловко подворачиваю ногу.
— Нет… — протяжный стон боли сливается с хрустом стекла. — Хватит.
Только сейчас отчётливо понимаю, человеческие кости очень легко сломать. Ещё немного и будет поздно просить о милости.
— Прекрати, — умоляю сдавленно. — Остановись.
Но у жестокого инквизитора свои планы. Толкает испуганную жертву вперёд, обратно к витой бронзовой ограде. Прижимается крепче, горячим телом буквально впечатывает в ледяное железо.
Интересно, какой это этаж?
По ощущениям — сотый, по логике — десятый.
Впрочем, хоть какой этаж, расстояние до асфальта приличное. Лететь — не перелететь.
Отчаянно пытаюсь освободиться. Дёргаюсь, извиваюсь, но лишь усугубляю и без того плачевное положение.