Фон Вейганд ослабляет хватку, позволяет мне чуть выпрямиться, а потом безжалостно стискивает запястья, игнорирует жалобный всхлип. Снова заставляет наклониться, нагибает насильно.
Больно ударяюсь животом о металлический поручень. Кричу. Зову на помощь.
Замираю в пугающей невесомости. Огни ночного города задорно выплясывают пред затуманенным взором.
Замираю между небом и землёй. Сердце лихорадочно стрекочет у самого горла, кровь стынет от ужаса. На улице ни души, никто не спасёт, не вырвет из лап разъярённого зверя.
Задыхаюсь. Жадно ловлю ртом морозный воздух, дышать удаётся с огромным трудом, но всё же удаётся.
Достаточно одного движения. Неосторожного или намеренного и…
И титры.
Finita la comedia, спектакль окончен.
А я не хочу. Не хочу умирать. Только не сегодня. Вообще, никогда. В этих руках отчаянно хочется жить. Пусть жутко, пусть мучительно. По-всякому, по-разному — пусть.
— Пожалуйста, — закрываю глаза.
— Ты повторяешь это слишком часто, — он смеётся весело и по-мальчишески.
Смеётся, будто ничего особенного не происходит, будто он не держит меня на грани жизни и смерти в который раз за этот треклятый вечер.
— Достаточно, — облизываю пересохшие губы. — Я поняла, осознала и больше не стану нарываться на неприятности.
— На какие именно? — игриво чмокает в макушку. — Не станешь проводить очередное расследование или не станешь организовывать допрос с пристрастием?
— На любые, — лгу, не краснея. — Прошу, прекрати.
— Мольбы необходимо разнообразить, — произносит елейным тоном. — Пора обновить репертуар.
Он не хочет сбрасывать меня вниз. Способен изобрести куда более оригинальную смерть. К тому же, не планирует убийство, ведь это слишком пресно и скучно.
Нет смысла бояться, всё хорошо. Нельзя нервничать и напрягаться. Гораздо разумнее расслабиться, не афишировать страх, не паниковать.
Ага, конечно.
Если честно, у меня оху*нно много поводов для страха. Ни хрена хорошего здесь не происходит. Лёгкий толчок — бах! — кровь, мясо, кишки. На асфальте расцветёт огромное бордовое пятно. А, может, целое множество пятен, причём совсем не огромных.
Эх, никогда не видела трупы тех, кто погиб, сиганув с подобной высоты. Если честно, мало трупов повидала на своём коротком веку.
Вот.
Ну, вот же оно!
Я же ничего не успела. Не увидела трупы, не поступила в балетную школу, не заняла пост президента США, не купила яйцо Фаберже, не продефилировала в C-стрингах.
Согласна, кому-то эти мечты могут показаться дурацкими, запредельными, заведомо неосуществимыми. Вряд ли отважусь напялить C-стринги, а на Фаберже банально не успела насоса… не заработала, в общем. Но с балетной школой и президентством реально могло выгореть.
Нет резона держать столь важные аргументы в секрете. Спешу поделиться материалом с широкой общественностью, завершаю скорбный монолог веским:
— Я слишком молода, чтобы умирать!
Обидно и обломно. Кажется, окаянный садист не проникся пламенной речью.
— Почему я должен это выслушивать? — презрительно фыркает. — Зачем разрешаю тебе говорить?
— Наверное, всё дело в природном очаровании, — нервный смешок идеально подходит к случаю. — Никто не устоит.
— Точно, — отпускает мои запястья, но сам не отстраняется даже на миллиметр. — Постоянно забываю о главном.
Спешно цепляюсь за поручень, дрожащими пальцами впиваюсь в холодный металл. Руки жутко затекли, почти не слушаются, подчиняются не сразу, с явным опозданием. Стараюсь выскользнуть из ловушки, но любые попытки тщетны.
Я надёжно зажата между сильным телом фон Вейганда и витой оградой балкона. Между молотом и наковальней. Сомнений who is who (кто есть кто) однозначно не возникает.
— Предлагаю перебраться в более уютное место, — начинаю осторожно, аккуратно зондирую почву.
— Мне и здесь неплохо, — прерывает резко.
— А мне не очень, — неловко ёрзаю, вновь пробую освободиться.
— Scheissegal, (Пох*й,) — от этого хриплого шёпота пробирает до озноба. — Мій ссскарбе. (Моё сссокровище.)
Горячие ладони ложатся на судорожно вздымающуюся грудь, медленно обводят контур и крепко сжимают трепещущую плоть, ослабляют хватку, нежно поглаживают.
Вздрагиваю, невольно кусаю нижнюю губу. До крови, до порочного привкуса соли во рту.
Боже мой.
Что же ты творишь?
Не прекращай, не останавливайся ни на миг.
— Исполню любое твое желание, — пальцы опускаются ниже, ласкают рёбра, будто играют на скрипке, неспешно перебирают струны музыкального инструмента, умело настраивая на чувственную волну.
Инстинктивно выгибаюсь, больше не сдерживая грешный стон.
— Хочешь откровенности? — фон Вейганд собирает мои волосы, обнажая покрытую испариной спину. — Ты её получишь.
Нагло пользуется смелым вырезом маленького чёрного платья, уверенно пробирается под тонкую ткань. Сперва крадётся. Окутывает обманчивой мягкостью словно шёлком. Потом атакует. Грубо стискивает напрягшиеся соски, вынуждая кричать.
Сдаюсь, капитулирую, отзываюсь на каждую провокацию.
Истосковалась, изголодалась по нему. По моему хозяину и повелителю. Но он соскучился не меньше. Чувствую задницей. Причём это не метафора. Вполне реальный член очень ощутимо в меня упирается.
— Много лет назад, в детстве я забрался на крышу мэрии, смотрел на ночной город прямо как сейчас, — прижимается губами к щеке, не целует, просто упивается теплом моей кожи, а после усмехается: — Провинциальная Испания, провинциальная Украина — разница не существенна.
Можно поспорить.
Но мне не хочется. Ни капельки.
Хочется совершенно иных, диких и непристойных вещей. Хочется такого, что обычно вырезают цензурой, заглушают целомудренным «пи», закрывают плотным занавесом.
На улице должно быть холодно, а я изнываю от немилосердного жара.
Трепещу, снедаемая жесточайшей лихорадкой. Не чувствую ничего кроме адского голода, всепоглощающей страсти, преступной похоти. Сгораю дотла в дьявольском пламени одержимости. Желаю отдаваться и обладать.
Ну, же.
Бери. Без остатка.
Проникай. Резко и жёстко.
Заставь заорать, сорвать голос.
Тут. Теперь. Не медли.
— Прошу тебя, — умоляю глухо, льну к фон Вейганду, соблазняю дразнящим движением бёдер. — Пожалуйста.
Ненасытная тяга. Необратимая потребность. Без него внутри так пусто, что становится физически больно. Невыносимо, неотвратимо. Мучительно, губительно и бесповоротно. До судорожной дрожи, до полуобморочного состояния. До утробного вопля, до хрипоты.
— Я смотрел на спящий город у моих ног, — игнорирует мольбу. — На бесконечное звёздное небо над головой, на бескрайние морские просторы.
Горячие пальцы движутся по воспалённой желанием коже. Посылают электрические разряды, раскалённые волны тягучего возбуждения. Влажный язык пробует на вкус обезумевший пульс, нежно и нарочито неспешно, продлевая наслаждение.
Изысканная ласка искушённого любовника?
О, нет. Огонь и лёд сливаются воедино, пробирают до озноба, лишают опоры.
Простой поцелуй в шею и далеко не простые ощущения. Словно проникновение. Жуткое и опасное. В самое сердце, в самую душу, в самую суть. Терзающее и осушающее до дна, перекрывающее доступ кислорода.
Господи, что же дальше?
Умоляю, сдержи обещание.
Не останавливайся, не отступай, не выпускай из объятий.
— Я мечтал покорить мир, и был уверен, что рано или поздно достигну желаемого, — тихо произносит на ухо.
— Ты достиг, — чуть слышно, одними губами.
— Ещё нет, — ухмыляется. — Предстоит долгий марафон.
Неужели?
Возможно, следует задать несколько уточняющих вопросов, провести закономерные параллели, привычно проанализировать сложившееся положение. Но мне трудно думать, когда огромный член недвусмысленно прижимается сзади.
Воздержание даёт о себе знать. Я уже на грани оргазма.
Хотя с фон Вейгандом всегда так. Бесстыдно и бессовестно.
Глава 14.5
— Кто побеждает? — он отстраняется, приподнимает моё платье, обнажает бёдра. — Кто забирает главный приз?
Не смею даже шелохнуться. Застываю в предвкушении бури, в ожидании смертоносного шторма, разрушительного смерча, который не оставит камня на камне, расчистит дорогу и проложит триумфальный путь по живому.
— Самый сильный? — грубо толкает, заставляет наклониться вперёд, вынуждает опять удариться животом о металлический поручень и приглушённо заскулить. — Достаточно нагнуть противника. Избить, запугать, против воли отобрать трофей.
Бряцает пряжка ремня.
— Но сколько бы у тебя не было сил, обязательно придёт кто-нибудь другой и окажется ловчее, — резко сокращает расстояние, прижимается очень крепко, однако не овладевает мной, издевается. — Физическое превосходство ничего не решает. Время не стоит на месте, годы идут, сноровка неизбежно теряется.
Автоматически подаюсь ему на встречу, выгибаю спину, будто кошка. Готова замурлыкать, заурчать только бы суровый хозяин избавил от жестоких мучений.
— Самый умный? — ровным тоном озвучивает следующую версию. — Развивайся, становись настоящим профессионалом, незаменимой частью системы. Оцени перспективу и продай мозг с выгодой, заработай на безбедную старость.
Фон Вейганд не уступает искушению, ведёт свою игру, решает всласть поизмываться над беззащитной жертвой. Намеренно дразнит, неторопливо трётся о самое чувствительное место, больно шлёпает чуть ниже поясницы. Принуждает униженно молить, притягивает ближе и всё равно не проникает в истекающее похотью лоно.
— Уже лучше, но не то. Слишком ненадёжно, — его зубы сжимаются на моей шее, кусают до крови, заставляя кричать, а язык тут же зализывает раны. — Ум далеко не всегда сочетается с хитростью и умением себя преподнести. Гений скорее прозябает в безвестности, нежели добивается успеха. К тому же, не каждый умник дорастёт до гения.
Не понимаю, куда он клонит.
Не хочу понимать. Единственное, чего я сейчас хочу, пульсирует сзади, прижимается, но не проникает.