И эти слова бесконечно дороги.
Дороже золота и бриллиантов, самых изысканных украшений и нарядов. Дороже денег и власти, подчинения и превосходства, вершины и сопутствующих целей.
Дороже всего на свете. Не имеют цены.
И я не знаю, что ответить. Всё чересчур банально, затаскано до дыр, не отражает ни капли истины. Даже жесты выглядят неуместными.
Судорожно вздыхаю. Подтаявшие снежинки трепещут на ресницах, губы улыбаются, но мне отчаянно хочется зареветь.
Не от горя, не от радости. Не от боли, не от удовольствия.
Просто так.
Просто от взгляда в горящие чёрные глаза. От взгляда в вечность, от соприкосновения с вечностью. С чем-то настоящим. С тем, что невозможно изменить, исправить, испортить. С тем, что всегда пылает внутри. Ставит на колени, благословляет, озаряет и вдохновляет на подвиги.
Моей истории больше нет. Её уже давно нет, если честно. Есть только наша. Страсть, зависимость, жизнь. Наша история — непривычно звучит. Но иначе не будет. Обходного пути не существует, сожжены мосты.
Хочется избежать многоточий, заполнить пропущенные строки теплом. Согреть, растопить лёд. Обнять, прижаться покрепче. Забыться, потеряться на просторах волшебной ночи. Не одной, а вдвоём.
— Снег? — бормочу чуть слышно, указываю на подёрнутое лёгкой дымкой небо.
— Снег, — подтверждает фон Вейганд.
Не ангел и не демон. Даже не дьявол. Человек. Смертный, из той же плоти и крови как все, но особенный, другой. Единственный в своём роде. Неповторимый идеал. Limited edition. (Ограниченный выпуск.)
— Я не заказывал спецэффекты, — улыбается.
— Верю, — согласно киваю, невинно интересуюсь: — И что же ты решил делать со своей слабостью?
— Разве не видно? — насмешливо хмыкает, совершает резкий толчок, принуждая меня громко простонать в ответ.
— Помимо очевидного, — шепчу сбивчиво.
— Охранять, закалять, обращать в силу. Трахать, — гипнотизирует тяжёлым взором, выбивает остатки воздуха из лёгких обжигающе коротким: — Любить.
Снежинок становится всё больше и больше. Метель — не вполне нормальное явление для середины весны на Украине. Впрочем, в мой день рождения часто случаются природные катаклизмы. Но столь чистого чуда ни разу не происходило.
Ночь. Улица. Балкон. Всего лишь декорации.
Миг откровенности. Миг обнажённых чувств и оголённых нервов. Миг предельного напряжения. На объятой софитами сцене.
Признание. Ну, почти.
— Трахай, — прижимаюсь ближе, жажду абсолютной наполненности. — Люби.
— Разрешаешь? — уточняет вкрадчиво.
— Да.
А снег идёт. И тает на губах. Охлаждает жар плоти, но не остужает пламя страсти. Не гасит эмоции, придаёт им остроту.
Да, да, да… о, да!..
Не останавливайся, не замирай. Двигайся дальше. Грязно и грешно, порочно и развратно.
Падай.
Взрывай космос, выворачивай Вселенную наизнанку. Увлекай далеко за грань, раскалывай реальность, срывай печати скучных условностей. Не сомневайся ни мгновения.
Падай.
Уничтожай правила, сокрушай запреты. Наслаждайся свободой, вкушай удовольствие дикое и прекрасное, токсически опасное. Не медли ни секунды.
Падай.
Воплощай первобытный грех в бешенном ритме. Быстрее и сильнее. Жёстче. Не ведая пощады.
— Господи, — повторяю точно заведённая. — Господи, боже мой.
Возвращайся к истокам. Туда, откуда мы навечно изгнаны. Выше рая, ниже ада. Прямо в проклятые чертоги Эдема.
Падай.
Не смей отступать, не раздумывай дважды. Держись крепче, не разжимай объятий.
Падай.
Погружайся в раскалённое пламя святости, трепещи под ледяным дыханием вечности. Пробуждайся ото сна, рви оковы, отрывайся от земли.
Падай.
And I fall to pieces. (И я разлетаюсь на осколки.)
Почти отключаюсь от ослепительной вспышки. Соображаю с трудом.
Кричу, потому что не кричать невозможно. Жидкий огонь проникает в кровь, движется по спирали, вынуждает выгибаться и содрогаться от болезненно-сладких спазмов.
Но фон Вейганд не спешит присоединиться, испить из одной чаши. Жадным ртом прижимается к моим приоткрытым губам и хрипло шепчет:
— Ты спрашивала, кто я, — ухмыляется. — Покажу наглядно.
Как?
— Это только начало, — обещает насмешливо.
Что?
— Тебе понравится, — целует алчно, вторгается и мигом берёт в плен, пожирает без остатка, а после иронично бросает: — Должно же тебе хоть когда-нибудь понравиться.
О чём он?
Теряюсь в догадках. Если бы мозг не превратился в желе окончательно, возможно, уловил бы суть. Но сейчас я совершенно беспомощна и ни на что не способна. Фиксирую всё, будто со стороны, поверхностно, не вникая.
Фон Вейганд не выпускает меня из стальной хватки, не покидая трепещущее тело, несёт обратно в номер отеля. Осторожно ступает по осколкам, боится ранить драгоценную ношу. Минует просторную комнату и узкий коридор. Замирает ненадолго, а потом толкает дверь коленом.
Не могу рассмотреть обстановку. Всё сливается, расплывается перед глазами. Взгляд расфокусирован.
Это только начало.
Раздаётся эхом на уровне подсознания снова и снова. Когда смысл фразы раскрывается во всей своей пугающей красе, жуткий холод пробирается под кожу, надёжно сковывает тело изнутри, доводит разум до немой истерики.
До агонии.
Не могу шевелиться, не могу противиться. Ничего не могу. Даже думать.
Теперь я действительно кукла. Неподвижная, фарфоровая. Проклятая, обречённая на погибель. Разогретая до предела, готовая к любому, самому извращённому способу употребления.
Неужели?..
— Нет! — жалобно протестую, лишь стоит фон Вейганду отстраниться.
— Тихо, — он предупреждающе прикладывает палец к моим губам.
— Нет, нет, нет… — твержу будто заклинание.
Кажется, умираю.
Раскалённый член покидает пылающее лоно.
Только не сейчас. Нет, нет, нет. И ещё раз — нет.
— Хочу, — умоляю надрывно. — Опять, пожалуйста.
— Позже, — укладывает меня на кровать, легонько хлопает по щеке, словно желает привести в чувство. — Потерпи.
— Не надо терпеть, — облизываю губы. — Сейчас.
Фон Вейганд смеётся. Наблюдает за мной, слушает мольбы. Намеренно оттягивает неизбежное, упивается моментом.
— Хочу, — сжимаю кулаки так, чтобы ногти впились в ладони.
Боль отрезвляет, но ненадолго.
Стараюсь отвлечься, попутно вернуть контроль над собственным телом. Рассматриваю комнату невидящим взором. Контуры мебели теряются в кромешной темноте. Спиной ощущаю мягкий матрас, на выявление остальных деталей не способна.
Тщетно пытаюсь собраться, бездарно проваливаюсь.
— Чего ты хочешь? — горячие пальцы касаются напрягшейся шеи, нежно ласкают.
Кровать пружинит под тяжестью веса.
— Расскажи, — следует приказ.
Фон Вейганд замирает между широко разведёнными бёдрами, медленно поглаживает дрожащие колени. То устремляется выше, то возвращается обратно. Дразнит и дурманит, растягивает пытку, делает ожидание невыносимым.
— Не молчи, — издевательски шепчет на ухо, прижимается теснее, дразнит: — Говори.
Не выдерживаю, срываюсь.
Хватаюсь за галстук, точно за поводок. Притягиваю зверя ближе, за горло.
— Да оттрахай же меня, наконец, — обжигаю прерывистым дыханием. — По-настоящему.
Замечаю тень удивления в чёрных глазах, торжествующе улыбаюсь и сладко прибавляю:
— Вы*би мою душу.
Неужели я это произнесла?! Неужели посмела?..
Ох, не стоило.
Впрочем, сожалеть поздно.
— Отлично, — фон Вейганд довольно скалится, совсем не выглядит смущённым. — Исполню твоё желание с превеликим удовольствием.
Не нужно, давай перемотаем назад, внесём поправки. Подумаешь, пошутила. С кем не бывает? Эй, предлагаю переиграть.
— Течная сучка, — смакует каждое слово.
Снимает галстук, медленно оплетает мои запястья плотной тканью. Заводит руки за голову, привязывает к спинке кровати.
— Грязная похотливая шлюшка, — откровенно кайфует.
Машинально пробую освободиться, но затея заведомо провальная. Сбежать не позволят. Разве только на пару с резным изголовьем роскошного ложа.
— Не трать силы, — советует елейно. — Они ещё понадобятся.
— Для чего? — упрямо пытаюсь вырваться, сбрасываю путы оцепенения, активно извиваюсь и дёргаюсь. — Какого…
Он закрывает мой рот поцелуем, не позволяет вымолвить ни слова. Терзает губы ровно до тех пор, пока не начинаю таять и расплываться вновь.
Позорный триумф. Победа с привкусом поражения. Краткосрочное преимущество — лишь пункт плана.
Прожжённый манипулятор всё продумывает до мелочей. Даже в сексе. Особенно в сексе. Ибо нехитрый процесс олицетворяет истинную власть. Дикую, животную, безотчётную. Первобытную и примитивную.
Люди старательно изображают цивилизованность, доходят до идиотизма в своём нелепом, напускном ханжестве, притворяются, будто не замечают, что подчиняются инстинктам.
Наивные слепцы.
Зов плоти и крови — та единственная стальная игла, вокруг которой вращается целый мир. И каждый норовит засадить её поглубже, прямо в пульсирующую вену.
Фон Вейганд знает толк в изысканных развлечениях. Умеет подавлять волю, подталкивать к самому краю и предоставлять иллюзию выбора в последний момент. Умеет разоружать, выставлять противника виновным в любой ситуации. Поджигает фитиль, подливает масла в огонь и наблюдает за реакцией.
Вот и сейчас он отстраняется, отступает, чтобы внимательно рассмотреть соблазнительное зрелище, запечатлеть по фрагментам, ничего не упустить.
— Meine Kleine, (Моя малышка,) — криво усмехается.
Его пальцы касаются тяжело вздымающейся груди, больно сжимают, исторгая надсадный стон. Неспешно движутся по рёбрам к талии, разводят бёдра шире, возвращаются обратно. Обводят линии натянутых напряжением рук. Вверх-вниз. Скользят от покрытой испариной шеи к острым ключицам. Берутся за эластичный материал платья, слегка оттягивают.
— Очередной раунд, — уверенное утверждение.
Хищник наклоняется, опаляет кожу горячим дыханием. Больше не медлит и не дразнит. Зубами разрывает ткань, избавляет игрушку от наряда, освобождает лакомство от тесной упаковки.