Шторы распахнуты, до рассвета ещё далеко.
Уличные фонари отключены, но если присмотреться, можно заметить, как до сих пор идёт снег. Уже не валит стеной, постепенно иссякает.
Одинокие снежинки кружатся в морозном воздухе, будто в танце, хвастают изящными па, осваивают учтивые реверансы.
Меня тянет туда.
На улицу или хотя бы к окну. Прислониться пылающим лбом к ледяному стеклу, остудить разум и чувства. Наблюдать.
Но не хочется покидать его.
Ни на миг.
Каждая секунда дорога.
Расставание неизбежно, утро неумолимо приближается.
Он уедет, улетит неизвестно куда, займётся обычными жуткими делами, продолжит вершить справедливость, ловко тасуя чужие судьбы. А я останусь здесь, забудусь в предсвадебной суете, попытаюсь не облажаться с бизнесом, постараюсь вырваться на вершину.
Ладно, хватит.
Обойдёмся без драмы.
Запрещаю себе думать, откладываю печальные мысли подальше, под замок. Не нагнетаю. Просто молчу и наслаждаюсь. Слушаю тишину.
На душе так хорошо, что хочется плакать, разрыдаться от эмоций, которые переполняют сердце и дурманят разум.
Невероятное ощущение, невозможное, нереальное, не поддающееся описанию. И горько, и сладко. Немного знобит и в то же время безумно жарко. Приятная нега сменяется дикой жаждой.
Неужели бывает лучше?
Быстрее, сильнее, веселее.
Неужели нас не покарают?
Страшно, жестоко, насмерть.
Ибо люди не имеют права на счастье, должны искупать грехи, погибать в одиночестве, бродить по кругу, теряться во мраке бесконечной ночи. Раз за разом упускать шанс на спасение, замыкаться в огненном кольце, не надеясь выбраться на волю.
Вторжение в Эдем не прощают.
Нельзя посягать на святое.
Хотя какая разница?
К чёрту правила и условности.
Нужно жить здесь и сейчас.
— Расскажи мне, — шепчу практически беззвучно. — Пожалуйста.
Он лежит на спине, закинув руки за голову. А я покоюсь на боку, льну к мускулистому телу, согнув ногу в колене, касаюсь бедром впалого живота, неспешно провожу ладонью по широкой, поросшей волосами груди.
— Что? — спрашивает глухо.
Медлю, не отваживаюсь нарушить хрупкую идиллию.
— Сам понимаешь, — отвечаю уклончиво.
Горячие пальцы обводят мою лодыжку, осторожно поднимаются выше, нежно скользят по покрытой мурашками коже.
— Уточни, — произносит мягко.
Прижимаюсь крепче, ловлю его пульс губами, впитывая тяжёлое дыхание. Слегка отстраняюсь, смотрю прямо в глаза.
— О Диане.
Замираю, не шевелюсь.
— Это чужой секрет, — заявляет ровным тоном.
— Я не прошу раскрывать секрет, — бормочу сдавленно. — Не надо подробностей, объясни в общих чертах.
— И вправду схватываешь на лету, — иронично хмыкает, елейно прибавляет: — Умница. Отличная попытка манипулировать.
— То есть? — интересуюсь удивлённо.
— Идеальное время для допроса, — выводит на чистую воду. — После секса мужчина расслаблен, уровень защиты существенно снижен.
— Ну, да, — протягиваю лениво. — Я талантливая.
— Не спорю, — ухмыляется, подносит большой палец к моим устам, изучает нервный излом рта и строго повелевает: — Оближи.
— Пошёл ты, — бросаю не слишком вежливо, резко поднимаюсь, усаживаюсь на постели, пробую обернуться остатками изорванной простыни в знак протеста.
Фон Вейганд издевательски посмеивается.
— Если не хочешь, не рассказывай, — выдаю милостивое разрешение. — Просто надеялась разобраться, что вас связывает. Помимо мести лорду, разумеется.
— Ещё один удачный ход, — вновь снисходит до комплимента. — Создаёшь иллюзию спокойствия и безразличия.
Охр*нительный вердикт.
— По твоей теории в любой моей фразе скрыт подвох, — раздражённо взвиваюсь. — Вокруг сплошная манипуляция.
— Верно, — охотно соглашается.
Замахиваюсь для профилактического удара.
Впрочем, какой там удар.
Умудриться бы пощёчину влепить, хоть по касательной задеть, царапнуть ногтями, дотронуться до воздуха рядом.
Тщетно.
Противник перехватывает руку, легко и играючи, под локоть. Притягивает ближе, опять вынуждая капитулировать.
— Ты сама по себе манипуляция, — обжигает шею поцелуем.
— А ты нет? — вздыхаю скорбно.
Возбуждение за гранью.
Физическое и ментальное.
— Знаю, с Дианой случилось что-то очень плохое, — не сдаюсь, отчаянно стараюсь умерить похоть.
Проклятье.
Безумно сложно думать и анализировать, когда дрожащая плоть буквально впечатана в мощное тело.
Как тут удержаться.
И зачем?
Стоп, не увлекаемся, сохраняем трезвость рассудка.
Нам достался крепкий орешек. Такого не расколоть. Мастерски сбивает с курса, уводит подальше от основной цели, использует сексуальный подтекст. Распаляет и соблазняет, заставляет выбросить лишние вопросы из головы.
Если шеф-монтажник не настроен на откровенность, ничего не выйдет. Остаётся обтекать. Опять.
Или прорвёмся? Хотя бы попробуем, проявим настойчивость, надавим на жалость. Авось повезёт.
Отступаю, отодвигаюсь, пристально изучаю противника.
Непроницаемое выражение лица не позволяет проникнуть в самую суть. Привычная линия защиты, нерушимая стена. Не подкопаться.
Скрюченными пальцами впиваюсь в подушку, притягиваю ближе, обнимаю. Прикрываю наготу, пытаюсь унять волнение. Трясусь точно осенний лист на ветру. Дурацкий мандраж не отпускает ни на миг.
И вдруг происходит чудо.
Земля разверзается под ногами, звёзды падают с небес, а я неожиданно осваиваю партию белого лебедя и пускаюсь в пляс. Одетта, адажио, все дела.
Практически.
— Лорд подарил ей королевский трон, — сухо произносит фон Вейганд. — Показал другой мир. Необычный, совершенно особенный.
— В смысле? — невольно запинаюсь. — Он же похитил её, держал в плену, явно не с благими намерениями.
— Она была избранной, — заявляет с обманчивой мягкостью.
Шумно сглатываю.
— Юная и невинная, удивительно красивая, достаточно умная и образованная. Идеальная жертва для смелых экспериментов, — продолжает невозмутимо. — Аристократическое происхождение сыграло решающую роль.
Капли пота струятся вдоль позвоночника, липкие щупальца ужаса ворочаются внутри, вынуждая поёжиться.
— Мортон желал заполучить лучшую из лучших, — намеренно растягивает слова. — Девушка из народа его бы не устроила. Слишком скучно. Жизнь простого человека стоит дёшево. Заказывай и оплачивай, пришлют с доставкой на дом.
Круто.
Завораживающий подход. Впечатляет. Прямо загляденье. Ни прибавить, ни отнять. Завидую молча.
Крепче стискиваю подушку.
— Он пригласил отца Дианы на остров, в так называемое царство фантазий, где любые мечты становятся реальностью, предложил отдать дочь по доброй воле и столкнулся с отказом. Но это едва ли изменило его планы. Он не искал разрешения или содействия. Лишь поставил в известность. Элементарная вежливость.
Гребаное дежавю.
Чертовски смахивает на ситуацию с хорошим парнем, непутёвыми братьями и контрольным пакетом акций.
Только ставка выше.
— Он вынудил мачеху Дианы пойти на убийство, потом инсценировал автокатастрофу, чтобы никто не искал наследницу.
Чисто сработано.
Знакомый почерк. Управлять чужими страстями и пороками, дёргать нити, вести послушных марионеток строго по сценарию.
— Он забрал выигрыш, однако ошибся, — криво усмехается. — Добыл то, чего жаждал, а не то, в чём нуждался.
Позорное поражение, первое и последнее.
Единственное уязвимое место.
— Девушки никогда не влюбляются в монстров, — заключает нарочито ленивым тоном, медлит и всё же исправляется: — Почти никогда.
Нет, не говори так, не сравнивай.
Нельзя, никаких параллелей.
У нас всё абсолютно иначе.
Красотой и умом не отличаюсь, родом из босяцкого города. С элитарностью пролетаю мимо. Зато гениальна и очаровательна, глупо отрицать очевидное.
Фейковые похороны. Фиктивный брак. Разные категории, не сопоставить.
Меня ограждают и защищают. Порой жестоко, перегибая палку, срываясь на карательные меры. Но разумно и вполне логично. Без крайнего садизма.
Моя семья неприкосновенна.
— Прости, ты не настолько психопат, — сообщаю с милой улыбкой. — Ну, может немного, совсем чуть-чуть, самую малость. Ничего криминального. Доля маньячности никому не помешает.
И наша сказка не о стокгольмском синдроме.
Однозначно.
— Между тобой и лордом зияет огромная пропасть, — заверяю пылко. — Такая огромная пропасть, которая обычно зияет между адекватным человеком и шизанутым мудаком.
Не драматизируем, не сгущаем краски.
Добро давно обзавелось кулаками. Непонятно, кто в опасности. Безжалостное чудовище или беззащитная девочка. Когтистые лапы любви ранят одинаково сильно.
— Вообще, ты прелесть и лапочка, — звучит фальшиво, скорее всего, с непривычки. — Мой сладкий лапочка. Неповторимый и родной. Зайчик. Нежный и ласковый.
Настало время ох*ительных историй.
Ой, то есть признаний, поразительных признаний.
Берегись.
— Ослеплена чувствами, — тихо произносит фон Вейганд.
Проводит тыльной стороной ладони по моей щеке, опускается ниже, слегка сжимает горло.
Вздрагиваю.
Не то от неожиданного прикосновения, не то от мрака, который клубится в сверкающих чёрных глазах.
— Отвергаешь объективную реальность, — раздаётся скупое замечание с налётом укоризны.
Во рту пересыхает.
Сердце замирает на несколько секунд и больно ударяется о рёбра, мучительная судорога сводит грудь.
— Говоришь, как моя учительница по математике, когда я изорвала контрольную тетрадь на клочки, — автоматически стараюсь шутить. — Нечего ставить паршивые отметки. И нечего указывать, что отвергать, а что нет.
Отпускает меня.
Только это бесполезно.
Всё равно не решаюсь отвести взгляд. Не умею, не способна. Точно дрожащий зверёк застываю перед удавом.
— Представь другие декорации, — повелевает отрывисто. — Ты не влюблена в романтичного шеф-монтажника. Наоборот. Желаешь сбежать, испытываешь отвращение и ужас.