Как тогда сказала Дана?
— Ты сама виновата, кинула честного наркоторговца Вову на деньги, разруливай ситуацию как пожелаешь. Плати или подыхай.
Поразительная рекомендация. Тотальное безразличие. Тактика страуса, который рад закопаться в песок.
И где бы я сейчас была? В какой канаве сгнила, если бы не фон Вейганд?
Систему нереально изменить. Преступность неискоренима, войны неизбежны. Можно сколько угодно фантазировать об утопическом счастье, эти сладкие мечты никак не повлияют на веками формировавшийся порядок.
Против природы не попрёшь.
Вот и чудно.
Ощущаю облегчение, ибо знаю, кто находится у руля, по чьему приказу дерьмо сгребут на лопатку и вышвырнут восвояси. Не заботясь о средствах, по справедливости, по суровому закону джунглей.
Я жаждала демона, и я его обрела.
Остальное — побочный эффект.
Приму, пойму, смирюсь.
Щелчок замка вынуждает вздрогнуть и повернуться. Столб света из ярко освещённого коридора невольно ослепляет. Однако вскоре комната опять погружается во тьму.
Щурюсь, внимательно рассматриваю неторопливо приближающуюся фигуру.
А он приоделся, набросил халат.
Ну, нет.
Я так не играю.
Впрочем, выразить протест не успеваю. Мерзавец приступает к экзекуции практически сразу. Хватает безвольную жертву, разворачивает спиной, грубо давит на плечи, заставляя плашмя распластаться на подоконнике.
Больной ублюдок.
Что он задумал?
Приволок за собой целый сервировочный стол. На колёсиках. Из ротанга. Пощады точно не светит. Мельком изучаю пугающие агрегаты.
Бутылка шампанского угрожающе поблёскивает в полумраке. Бокалы зловеще сверкают. Расплавленный шоколад подозрительно темнеет в серебристой чаше. Клубника истекает кроваво-красным соком.
Чокнутый безумец.
По нему дурдом плачет.
Представляю грядущую расправу, начинаю мелко дрожать. Слабо вырываюсь, пытаюсь освободиться из плена.
— Не дёргайся, — повелевает фон Вейганд. — Я обработаю ожёг.
— Скукотища, — заключаю печально. — Не парься, заживёт.
Ох.
Немного печёт.
Терплю, даже не морщусь и не кривлюсь. Ради скользящей ласки этих пальцев не страшно принять огненную ванну. Блаженно улыбаюсь, с трудом сдерживаю грешный стон.
— Заводишься от боли? — замечает ядовито.
Его ладонь медленно опускается ниже, а колено раздвигает бёдра. Резко, рывком, пробуждая голодный озноб.
— От т-тебя, — зубы клацают, словно в оковах зимней стужи, голос срывается, безнадёжно простужен.
Выгибаюсь навстречу порочным движениям.
Вселенная содрогается, заснеженная улица расплывается перед глазами, сливается воедино с грязью, с копотью, пожирающей безупречное стекло.
Гребаный скрипач. Пианист хренов.
Перебирает струны, исследует клавиши. Властен исторгнуть любой звук. Любой оттенок, любую эмоцию.
Виртуоз.
— Очень трогательно, — заявляет саркастически.
Отступает, надевает на меня халат, бережно укутывает. Принимает все необходимые меры, дабы избежать соблазна.
Логически оправданный шаг. Сперва подарки, потом трах. Иначе забудем, для чего здесь собрались.
— Где долг? — интересуюсь деловито.
Фон Вейганд молча протягивает квадратный бархатный футляр.
— А на колени встать? — охотно подсказываю. — А произнести душещипательную речь?
Ухмыляется, как бы намекая — обломись.
— Я девушка гордая, — решаю показать характер. — Уговаривай, умоляй. Не на ту напал. Это рядовых покорных баб ты мог иметь пачками, а тут необычная, уникальная, вымирающий экземпляр. Сражайся, добивайся, унижайся на потеху публике. Спой или спляши, отчебучь уже чего-нибудь.
Он берётся за бутылку с таким видом, что я инстинктивно вжимаю голову в плечи, готовлюсь уклониться и дать дёру.
Но ничего криминального не происходит.
С гулким хлопком вылетает деревянная пробка, шампанское ударяется о хрустальную поверхность, искристая жидкость наполняет бокалы до краёв.
— Открывай, — приказывает ледяным тоном, не оставляет места для манёвра.
Возразить не смею, подчиняюсь.
Руки не слушаются, а хитрый механизм, будто нарочно сопротивляется. Справившись с задачей, поражённо взираю на содержимое футляра.
Сердце больше не ёкает, не стрекочет в сладостном предвкушении.
— Разочарована? — фон Вейганд безошибочно улавливает настроение.
Почему же, вовсе нет. Мило и красиво, выполнено со вкусом, довольно оригинально.
Просто не кольцо.
— Не кольцо, — повторяю вслух. — Хотя не важно, тоже нормально. У меня есть кольцо от Дорика. Обойдусь.
Глупо расстраиваться по пустякам.
И с чего себя накрутила? Опасалась помыслить, лишь тайно желала. Но зачем ему дарить подобное? Он ведь женат, крепко связан узами официального брака.
Нет резона загоняться, плыви по течению, не напрягайся.
— Это гораздо лучше кольца, — говорит уверенно.
Поспорю.
Выглядит неплохо, только на обручалку не тянет.
Миниатюрный меч. Рукоять венчают сияющие камни, вокруг лезвия обвиваются две змеи. Строго по спирали.
Золото и бриллианты. Отлично, прямо по заказу. Однако мимо кассы. Такой вещицей не похвастаешь, не ткнёшь праздной толпе под нос, демонстрируя, какой роскошный кусок пирога урвала.
Кулон невероятный. Мельчайшие детали чётко вырезаны, буквально дышат, пульсируют жизнью. Тончайшая работа, непревзойдённое мастерство. Труд умелого ювелира. Для ограниченного круга избранных.
И цепочка изумительная, воздушное плетение. И сама идея будоражит воображение. И всё здесь прекрасно.
Просто не то.
— Хорошо, — понуро киваю. — Хотя ожидания не оправдались. Лгать не стану. Хотелось другого.
— Это кадуцей, — поясняет терпеливо. — Древний символ.
Жалкая попытка оправдаться.
Не катит.
— Я в курсе, — обиженно фыркаю. — Видела в книжках и на фасаде здания в Барселоне, в районе площади Каталонии. Вообще, его часто используют. Жезл Гермеса, урей Уаджит. Не удивляйся. Иногда у меня случаются проблески, читаю что-нибудь умное.
Спасибо военруку.
Не все лекции прошли даром, некоторые оказались полезны. Оккультизм — интересная тема. Цепляет, побуждает копнуть глубже, проникнуться мистическими ритуалами.
Caduceus.
Ключ, отворяющий предел меж светом и тьмой. Извечный дуализм мироздания. Добро и зло. Огонь и вода. Тело и душа. Гибель и возрождение. Таинство познания.
Единство противодействующих стихий.
Блин, прикольная штука.
Может, зря причитаю? Впала в уныние, почти пустила слезу, приготовилась скандалить. Пора прекращать, нечего разводить сырость.
— Ладно, пофиг на подарки, — нервно посмеиваюсь. — Будь рядом. Всегда. Больше ничего не надо.
Фон Вейганд подходит вплотную, подаёт бокал и отнимает футляр, безотчётно тянусь вперёд, желаю вернуть бархатный коробок.
— Я и так рядом, — склоняется ниже. — Всегда.
Звон стекла кажется тревожным, дурным предзнаменованием.
— Пей, — повелевает коротко.
Безропотно повинуюсь.
Алкоголь приносит покой. На время. Глоток за глотком. В бесконечность, охлаждая жаркие чувства.
Пью. А потом пьёт он. Из моих разомкнутых уст.
— Теперь точно рядом, — шепчет фон Вейганд.
И надевает на меня кулон.
Цепь затягивается вокруг шеи. Словно петля. Но лишь на миг. Скрежет застёжки отбивается внутри, сотрясает плоть.
Уже не забавляюсь, не веселюсь.
Что-то изменилось, полыхнуло и погасло, ввергая сознание во мрак, поглощая тепло и вынуждая содрогаться от дикого холода.
Суеверный страх захлёстывает с головой.
— Разве разрешено? — кончиками пальцев касаюсь золота. — Надевать непросвещённым? Каким смыслом наполняют этот знак в… в твоём ордене?
Слепая догадка.
Вдруг подфартит.
На самом деле, понятия не имею, существует ли связь между секретным обществом и ценным даром. Выбрано ли данное украшение с прицелом на будущее или без всяких подводных камней. Заключена ли жуткая тайна между двумя сплетёнными змеиными телами.
Однако инстинкты обострены, сигнализируют об опасности.
Фон Вейганд не торопится с ответом, по-хозяйски поглаживает послушную зверушку по щеке, заправляет выбившийся локон за ухо.
— Кадуцей охраняет собственность, — заявляет хрипло. — Никто и никогда не посмеет тронуть моё.
— Там нет именной гравировки, — выдаю тихо, на всякий случай ощупываю кулон. — Ничего не написано.
— Всё поймут без дополнительных предупреждений, — его губы складываются в чарующей улыбке, а взор остаётся ледяным. — Ты давно осведомлена.
Типа ошейника или клейма.
Только без палева.
— Значит, даже круче кольца, — бросаю глухо. — Deine Schlampe (Твоя шлюха). Такое не забывается, вколочено намертво.
Вместе с каждым ударом гигантского члена.
При мысли об этом внутри становится и жарко, и больно.
— О чём беспокоишься? — горячие пальцы накрывают дрожащую ладонь, сжимают в кулак столь крепко, что золотое украшение царапает кожу. — Страшно быть вещью?
Всхлипываю, но не кричу.
А он хохочет.
Потом резко отпускает, хватает за талию и усаживает на подоконник. Мигом развязывает пояс, распахивает полы халата в разные стороны. Наклоняется, покрывает голые колени хаотичными, невесомыми поцелуями.
И начинает меня щекотать.
Нагло и цинично, бесцеремонно.
— Псих, — судорожно вырываюсь. — Извращенец.
— Трусиха, — парирует насмешливо, не прерывает истязания, доводит до изнеможения, наслаждается реакцией.
— П-прошу, — запинаюсь, захлёбываюсь истеричным воплем. — Н-не н-нужно.
— Неужели? — хмыкает.
Милостиво отстраняется, завершает издевательство. Отступает и любуется трепещущим телом.
Понемногу успокаиваюсь, замираю неподвижно.
— Затравленный взгляд, искусанные губы, широко раздвинутые ноги, — нарочито растягивает слова фон Вейганд. — Аппетитно.
Оборачивается назад, тянется к блюду с клубникой, выбирает одну ягоду и окунает в расплавленный шоколад.