— Не совсем, — раздается короткий смешок.
Черты лица проступают неровными черно-белыми контурами, отражают причудливую игру света и тени.
— Пожалуйста, — молю еле слышно.
Различаю его, растворяюсь в нем. В горящей черноте гипнотического взора, в манящем безумии ироничной ухмылки, в чуть размытых линиях сумеречного облика.
— Не надо, не делай этого, — не сдерживаю униженный всхлип. — Прошу, остановись, пока не поздно.
— Уже давно поздно, — говорит фон Вейганд, раскаленным дыханием опаляет пересохшие губы. — Ты отворила дверь, ты проникла слишком далеко.
— Нет, — судорожно сжимаюсь. — Хватит.
Горячие пальцы касаются моей шеи, скользят по ключицам, неторопливо движутся к тяжело вздымающейся груди. Гладят и обводят, клеймят собственность.
Дергаюсь в жестоких путах, тщетно стараюсь избежать более смелых ласк. Позади только камень. Глупая девочка заперта в тупиковой безнадежности, в ловушке жертвенного алтаря.
— Хочу любить тебя, — блеск клинка перед глазами вынуждает отчаянно забиться в цепях, рваться на свободу. — Хочу владеть тобою.
— Нет, нет, нет, — повторяю как заведенная, рыдаю и умоляю о милости.
— Хочу тебя, — иссушает соленые ручьи на моих щеках, медленно собирает слезы нежными поцелуями.
— П-прошу, — практически беззвучно, севшим голосом.
— Не плачь, — нож прижимается к сонной артерии. — Не трать страдания попусту. Мы найдем им гораздо более интересное применение.
Еще немного — металл проникнет под кожу.
— Дай испить твою боль и твое наслаждение, — зубы смыкаются вокруг соска, жадный рот ловит биение мятежного сердца.
Сталь опускается ниже, смазанными зигзагами следует к животу, будто змея оплетает тугими кольцами. Оставляет багряный узор, лишь слегка вспарывает, не погружается внутрь, выпускает на волю терпкое вино.
— Нет ни добра, ни зла, — влажный язык вдоль влажной дорожки, до помутнения рассудка, до парализующего озноба. — Есть плоть и то, что я желаю сотворить.
Сдавленно кричу:
— Пожалуйста! — содрогаюсь в истерике.
Окутана льдистыми нитями ужаса, пленена огненными нитями жажды.
— Чувствуешь запах? — фон Вейганд отстраняется, показывает окровавленное лезвие, радостно улыбается, совсем по-мальчишески. — Познай и вкус.
Крадет утробный вопль, накрывает ладонью изломанный рисунок трепещущих губ.
— Сладкий вкус боли.
О, Боже, нет, не надо, нет…
— Боли глубоко в тебе.
Краткий миг — что-то обрывается, ударяется с оглушающим грохотом, ранит и взрывается, но не приносит вожделенного избавления от жутких мучений.
Клинок во мне. С необратимой резкостью окунается в похотливый жар пылающего лона. Безжалостно терзает внутренности, проникает глубже и глубже, снова и снова, в бешеном, хаотичном, яростном ритме.
В ритме смерти, в ритме жизни.
Сталь насилует и пытает, срывает запреты, исторгает иступленные стоны. Стоны агонии, неистовой страсти стоны.
Это не больно.
С ним мне не больно.
Почти не больно.
Все оправдано, все того стоило. Экстаз не подчиняет, экстаз открывает путь на вершину. Туда, где свобода не призрачна, а материальна, ощутима тактильно. Где можно стиснуть ее полу видимую хрупкость в дрожащих пальцах.
Вспышки кардиограммы затихают, истекаю кровь и улыбаюсь.
Счастливо, искренне, по-настоящему.
…And I'll enjoy making you enjoy it…
…И я буду наслаждаться, заставляя тебя этим наслаждаться…
— Бл*ть! — проносится благим матом по салону самолета. — Бл*ть, п*здец, бл*ть.
Надо мной маячит обеспокоенная физиономия Дорика.
— Are you all right? (Ты в порядке?) — спрашивает в лучших традициях тупых ужастиков.
Неужели не заметно, что мне кайфово. Ну, любит человек ни с того ни с сего заорать посреди полета. У каждого свои маленькие чудачества.
— Of course, not, (Конечно, нет,) — раздраженно фыркаю в ответ и вызываю стюардессу со стаканом воды. — And I don’t think I will ever be all right after such a nightmare. (И не думаю, что я когда-нибудь буду в порядке после такого кошмара.)
— What happened? (Что случилось?)
Если опишу в красках, ты поседеешь, братан.
— F*ck, (Еб*ть,) — отмахиваюсь. — Just f*ck. (Просто еб*ть.)
Ну, вот скажите, откуда мне было знать, что под «адскими развлечениями» фон Вейганд подразумевает романтический просмотр пары-тройки частей Hellraiser*?
* «Восставший из ада» — культовый фильм ужасов, представляющий собой экранизацию одноименного произведения Клайва Баркера, существует несколько частей и римейков (в сцене кошмарного сна курсивом выделены очень вольно перефразированные цитаты из фильмов, сама сцена никакого отношения к фильмам/книге не имеет) (прим. авт.)
Представьте, ваш парень томно смотрит на вход в подземелья, где у него спрятаны оригинальные садо-мазо игрушки, а потом качает головой и говорит:
— К черту банальности, камера пыток никуда не убежит. Давай возьмем тортик, конфеты, мороженое, чипсы, копченую колбасу с эклерами. Запремся в комнате с огромным теликом и порыдаем над мелодраматическими фильмами.
Ну, ладно. На самом деле, фон Вейганд ограничился скромным предложением заценить любимое кино, без дополнительных спецэффектов.
Откуда же мне было знать, что его любимое кино «Восставший из ада»?
Хотя… могла догадаться.
Нельзя так поступать с неокрепшей психикой, ведь мое воображение выдает кадры покруче, чем в ужастиках.
Как теперь спокойно спать по ночам? Как, вообще, жить дальше?
— Thank you, (Благодарю,) — рассеяно киваю стюардессе, моментально осушаю стакан до дна и прошу добавки.
Эх, отвыкла летать эконом-классом. Будь мы на борту частного самолета, то алкоголь любой степени крепости был бы к моим услугам. А так остается довольствоваться малым.
— Дом, милый дом, — прилипаю к иллюминатору.
Впрочем, до реального дома нам еще на такси ехать. Но уже скоро пойдем на снижение. Осталось всего ничего, минут десять.
Сколько лет, сколько зим. Будто и не уезжала.
Интуитивно чувствую приближение Родины. Ни хорошей, ни плохой. Той, которую не выбирают, и от мысли о которой сладко замирает сердце.
***
Таможня пройдена, Дорик отыскивает чемоданы, а я тихо млею от счастья, жадно рассматриваю окресности.
Знакомый аэропорт, толпы народа снуют повсюду.
Что же со мной творится?..
Пробирает до дрожи, до слез, до кома в горле. Хочется упасть на колени, хочется целовать землю. Обнимать случайных прохожих, истерически хохотать.
Но чего-то вроде не хватает.
Странно и совершенно непонятно.
— Съеб*ла на хр*н отсюда, — грубо толкает в плечо посторонний мужик, чуть не сшибает меня с ног. — Дай приличному человеку пройти, тупая корова!
Вот оно. Теперь точно идеально.
Улыбка расцветает на губах.
Теперь я действительно дома.
Глава 11.3
Проснись, Нео.
Матрица поимела тебя.
Не грусти. В конце концов, это не досадная случайность, это печальная закономерность. А то, что суждено и выверено естественным отбором, обжалованию не подлежит. Остается принять и понять, обтечь и смириться, ползти дальше, уперто прогрызать путь, сквозь тернии к звездам.
Реальность редко оправдывает ожидания. Необязательно твои, необязательно мои. Самые разные ожидания.
Наблюдай крушение надежд в режиме онлайн. Каждый день, каждую минуту, двадцать четыре часа в сутки, без выходных, без перерывов на обед.
Реальность, вообще, паршивая штука, от которой легко и удобно скрыться за пушистыми облаками сладостных мечтаний.
Заслоняй взор туманными грезами, затыкай рот пафосом. Будто это поможет, будто больше не страшно. Валяй, делай все, что угодно, только бы не осознать. Только бы не очнуться в холодном поту, с ужасом понимая, — бредишь наяву. Или даже хуже — не бредишь.
В реальности люди не учатся на ошибках, не прощают ни врагов, ни друзей, позволяют червячку сомнения властвовать над сердцем. Лгут и вводят в заблуждение, предают и обманывают, используют других и никому не доверяют.
В реальности люди ломаются. Порой в тисках нищеты, порой в оковах богатства. Порой выгорают изнутри, теряют точку опоры, лишаются стержня. Не потому что слабаки, а потому что так выпала карта, так просто сложилось.
В реальности люди страдают. От скверной погоды за окном и душевных метаний, от падения индекса Доу Джонса и сосущего под ложечкой беспокойства. Страдают от ума и от глупости, по самым идиотским и невероятным причинам. От неосторожно брошенных слов и от непроизнесенных фраз, от упущенных возможностей и от безумных попыток их наверстать.
В реальности люди далеко не идеальны, не похожи на храбрых героев кино. Не смеются в лицо опасности, не делают сальто-мортале, уклоняясь от пуль, не обезвреживают бомбы за пять секунд. Не начинают жизнь заново, с чистого листа. Наоборот, отчаянно цепляются за измятые страницы черновика.
В реальности люди одиноки. Всегда и везде. Мучительно и бесповоротно. В шумных компаниях, в центре внимания, в свете софитов, в буре аплодисментов. Не важно где, не важно с кем, глубинная пустота не заполняется, ничем не замещается, присутствует всегда.
В реальности не существует ни черного, ни белого. Хорошего и плохого тоже нет. И эти путанные строки иллюзорны, в них едва ли удастся обрести логичный ответ.
В реальности мы лишь плоды эксперимента, заключены меж светом и тенью, меж добром и злом, меж двух сторон одной медали.
В реальности редко получается выбраться из ловушки, разорвать порочный круг, создать новый виток.
И все же…
Не нужно бунтов, не нужно революций. Не нужно ярких выступлений с секирами и БТР. Не нужно делать много.
Делай то, что можешь.
Не нужно триумфальных побед, не нужно грандиозных заслуг. Не нужно совершать выдающиеся подвиги.
Совершай поступки, за которые не стыдно.
А еще, чтобы там ни было, просто помни, просто знай:
В реальности реально все.
***
— В п**** друзей, в п**** подруг. Я сам себе хороший друг, — задорно хихикает внутренний голос.
— Точно? — автоматически уточняю.