— Точно, не спорь, — безапелляционно заявляет наглец и авторитетно продолжает: — Хороший. Так даже наш психиатр говорит, а у него, между прочим, диплом есть.
Да, иначе я себе все это представляла.
Где толпы чокнутых фанатов и красная дорожка? Ну, или хотя бы несколько поклонников с хлебом да солью. Где мой бесконечный белый лимузин? Ну, или хотя бы скромный Maybach. Где норковое манто? Ну, или хотя бы элегантная кофта от Dolce&Gabbana.
Хочу благоухать ни Dior, ни Chanel, ни даже менее банальным Sisley. Хочу оригинальные духи Clive Christian Imperial Majesty по двести пятнадцать кусков зеленых за флакон с кристаллом Baccarat и доставкой на Bentley. В мире миллиардеров все включено. Хочу ни лучшую тушь в мире с эффектом накладных ресниц от Yves Saint Laurent, ни манящую золотистым футляром палетку теней от Guerlain. Хочу косметическую марку имени меня с исключительно натуральными ингредиентами, упакованную минимум в дизайн Swarovski. А чего стесняться? Вполне этого достойна. Не зря ведь отхватила завидного жениха.
Возвращение блудной дочери на Родину должно пройти с помпой. Гоните салюты и фейерверки, про оркестр не забудьте.
Пусть одноклассники и одногруппники массово вешаются на галстуках, стреляются и вскрывают вены. Пусть соседи лопаются от зависти, пусть бывшие коллеги, поймут, какой ценный кадр потеряли.
Улыбнусь им краем надменно поджатых губ, одарю презрительным взглядом и, горделиво распрямив плечи, продефилирую мимо. Оставлю в полнейшем недоумении, заставлю теряться в догадках.
Как сумела? Как добилась?
И сакраментальное — перед кем надо раздвинуть ноги и кому следует подставить зад, чтобы тоже достичь желанной вершины?
Никто не узнает правду. Никто не поймет, какую цену плачу за каждый шаг. Никто не заметит затаенной боли в широко распахнутых глазах.
— Окстись, дорогуша, — хмыкает внутренний голос. — И кому из нас требуется лечение?
— Заткнись, — советую мрачно. — Дай расслабиться и сбросить напряжение, сочиняя небылицы.
— Ой, не нагоняй тоску, — издевательским тоном бросает мерзавец. — Неужели соскучилась по своему маньяку?
— Заткнись, — придаю больше угрожающих нот.
— Мазохистка, даже кошмар в самолете не отбил охоту к… — остаток предложения тонет в надрывных хрипах.
Таксист меланхолично подпевает Николаю Расторгуеву на классическом куплете «Лунааа, лунааа, лунааа, взрывая воем тишину», Дорик молча изучает карту и путеводитель. Никто не реагирует на то, как я с нескрываемым наслаждением душу внутренний голос.
Дорога домой проходит мирно и без эксцессов.
***
— Это… он? — явственно бледнея, интересуется мама, вероятно, надеясь на отрицание.
Оборачиваюсь назад и картинно вздрагиваю:
— Черт, обозналась, — удрученно вздыхаю. — Опять на таможне все перепутали.
Бабушка резко опускается на мягкий пуфик, прижимает ладонь к груди, старается выровнять дыхание. Не спешит падать в обморок, однако находится в растрепанных чувствах.
— У него бицепс больше чем у Шварценеггера, — со знанием дела присвистывает папа.
— Фигня, — отмахиваюсь равнодушно. — Бицепс любой дурак нарастить сумеет, а вот с репертуаром Расторгуева совладает только интеллектуал. Dorian, sing. (Дориан, пой.)
— Лунааа, лунааа, лунааа, — радостно затягивает парень, моментально расплываясь в добродушном оскале.
От этой жуткой картины мама бледнеет еще сильнее, а бабушка осеняет себя крестным знамением.
Перебор? Ну, не знаю. Сами понимаете, не каждый день здоровенный верзила распевается посреди коридора.
— А Розенбаума могёт? — задумчиво спрашивает папа.
За Розенбаума у нас другой жених ответственный. Тот, который настоящий. И споет, и станцует, и даже внешне едва ли отличим.
— В следующий раз подготовим, — обещаю торжественно и тонко намекаю: — Надеюсь, не собираетесь держать гостей на пороге?
— Не собираемся, но на еду особо не налегай, — делает приглашающий жест.
— Почему?! — восклицаю с неподдельным удивлением.
— Потому что нечего разъедаться рядом с таким мужиком, — пожимает плечами. — Забудь уже про тортики и копченую колбасу.
— Я похудела на пять килограмм, — впору оскорбиться.
— Я не заметил, — недоумевающе разводит руками.
— Дориану нравятся живые женщины…
— С толстой задницей и целлюлитом? — издевается дальше.
— Толстую задницу нельзя впихнуть в джинсы размера S! — бросаюсь на него с кулаками.
— Шучу-шучу, — обезоруживает в моей же манере, обнимает мягко, прижимает крепко и рассеянно чмокает в макушку.
— Спасибо за теплый прием, пап, — борюсь с подступающими слезами, пытаюсь проглотить ком в горле. — Сейчас отскребу свою самооценку от пола и скажу что-нибудь внятное.
— Лучше обратись к жениху, а то бедняга топчется на месте, — нежно гладит по спине.
— My family is glad to see you, dear, (Моя семья рада тебя видеть, дорогой,) — оглашаю по стандарту.
— Nice to meet you, (Приятно познакомиться,) — заверяет Дорик и, судя по шуму, начинает извлекать подарки, привезенные из дьюти-фри. — It is a great honour for me. (Большая честь для меня.)
Семейный ужин протекает судорожно. Вроде действую по инструкции, а эмоций недостаточно. Тональность нарушена, жесты мимо кассы. Во время репетиций получалось на порядок убедительнее.
«Там же был фон Вейганд», — проскальзывает крамольная мысль.
О’кей, постараемся войти обратно в образ. Щелкнем пальцами, взмахнем волшебной палочкой.
Раз, два, три.
Проклятый гад рядом, довольно ухмыляется, восседает между госпожой Подольской и господином Уилсоном. Демон-искуситель умело разыгрывает партию, пожинает плоды коварного замысла. Мятежный ангел с печатью порока на высеченном из камня лице преследует очередную жертву, загоняет в угол и упивается агонией…
Стоп, приглушим краски.
Фон Вейганд просто расположился поблизости, откровенно тащится, наблюдая за любопытным процессом.
Легче? Немного. Если не разбираться с пристрастием, углубляясь в суть, то почти не больно. Почти нормально, почти не холодно, почти не скребет под ребрами. Но «почти» не считается.
Мы с Дориком повествуем о трогательной истории нашего знакомства и о совместных планах на будущее, о перипетиях романтических отношений и о том, как дошли до столь серьезного решения как брак. Отрабатываем программу по высшему разряду, выступаем с толком и с расстановкой, проникновенно и задушевно, срываем бурю оваций.
Согласно традициям жанра мама и бабушка ударяются в истерику, папа молча хмурится.
Еле удерживаюсь от желания прекратить фарс. Всякая новая пауза — искушение. Всякая неосторожная фраза со стороны подбивает на отчаянный шаг. Встать бы и признаться, исповедаться искренне и без фальши.
Но цена правды слишком высока.
Собственное спокойствие против благополучия родных? Вопрос даже не стоит, не обсуждается. Здесь нет повторных дублей, рисковать нельзя. Приходится смириться и подавить внутренний бунт, вдохновенно ломать новый акт комедии.
Обращаюсь к Дориану, улыбаюсь Дориану. Представляю другого. Мой персональный ад, мою личную неизбежность. Мою преступную слабость, мой смертоносный яд. Ощущаю насмешливо изогнутые губы на взмокшей коже, ощущаю властные прикосновения на враз напрягшемся теле.
Господи, от этого наваждения не скрыться и не сбежать.
Проблема не в том, что я не могу перемотать назад. Проблема в том, что я не хочу перематывать.
Если надо блистать, блесну. Если надо пасть на колени, паду. Если надо солгать, солгу.
Где же грань?
Где последний предел?
Где пугающая черта невозврата?
Давно в прошлом, давно миновала.
Если надо убить… убью?
На что решусь ради него? Ни ради пагубной зависимости, ни ради безумной любви. А именно ради него. Фон Вейганда или Валленберга? Нет. Просто моего Александра.
Хоть в райские кущи, хоть в жерло вулкана, хоть на край света. Везде ступлю, следуя за этим напыщенным ублюдком. Он никогда от меня не избавится. Пускай даже не мечтает, ему не добиться пощады.
Обручальные кольца без надобности, обойдемся наручниками. Добровольно приковать себя к чудовищу — прекрасная идея. Познать цвета боли и страсти, палитру запретных наслаждений на стальном острие жестокой реальности.
— Не отпущу тебя с ним, — тихо произносит мама.
Поверь, разрешение не потребуется.
— Действительно собралась за него замуж? — дрогнувшим голосом уточняет бабушка.
К сожалению, мое мнение никого не волнует.
— Странный жених, — с подозрением роняет папа.
А при знакомстве с настоящим прототипом и вовсе крыша едет.
— Поясни ему доходчиво: хоть раз обидит, хоть слезинку твою допустит, хоть тон повысит, ноги быстро выдерну. Не посмотрю, что бодибилдер, — изучает будущего зятя тяжелым взором и прибавляет: — КМС по боксу просто так не присваивают.
— What did he say? (Что он сказал?) — загорается интересом Дорик.
— He said that if you hurt his beloved daughter he would shoot you down and bury in the yard, right in front of the house. And nobody would ever find your grave, (Сказал, что если обидишь его любимую дочь, он пристрелит тебя и похоронит в огороде, прямо перед домом. И никто никогда не найдет твою могилу,) — передаю смысл в слегка вольной форме.
Почему не развлечься? Все переводчики делают это.
— I will not hurt you, (Я не причиню тебя вреда,) — заявляет ответственно, улыбается, совсем не проявляет признаков испуга.
Конечно, кто с фон Вейгандом общался, тот уже ничего не боится.
— И как вас угораздило со свадьбой? — сетует папа. — К чему такая спешка? Повстречались бы, подержались бы за ручки, походили бы на пионерском расстоянии. Куда торопиться?
Осознание ударяет словно молотом, обдает кипятком, пронзает рассудок, будто молния, рассекает уютный мир напополам. Строго на черное и белое, стирая унылые оттенки серого.
«Вот дерьмо», — офигевает скептик внутри.
Как раньше не догадалась?!
«Идиотка, самоуверенная дура, тупица», — шепчет пораженно.
Дориана очень долго искали, специальную папку организовали, полное досье собрали, отдельный сценарий подготовили. Дело не одного дня, и даже не двух. Все гораздо сложнее. Никакой спешки: декорации заказаны заранее, дубли оговорены предварительно.