Особенно когда отстаем от плана и время на вес золота. Особенно когда мой многострадальный зад вот-вот поджарят на медленном огне. Особенно когда фон Вейганд по-прежнему не собирается звонить.
Очевидно занят подготовкой романтического сюрприза. Находится в активном поиске чего-нибудь оригинального, не слишком навязчивого, подчеркивающего неординарность наших запутанных отношений.
Ну, например, домашняя гильотина, инкрустированная сапфирами и бриллиантами. Вроде мелочь, а приятно. Чем не подарок после долгой разлуки?
— Странный у тебя жених, — хмуро замечает Маша.
— Ась? — старательно имитирую глухоту.
— Создается впечатление, будто вместо мозга у него нетбук, — пожимает плечами.
— Что-то крутое и функциональное? — мигом воодушевляюсь.
— Что-то маленькое и дурацкое, — презрительно хмыкает.
— Dorian, how are you? (Дориан, как дела?) — осуществляю проверку связи.
— Great, (Чудесно,) — улыбается словно акула, щедро демонстрирует набор идеально-белоснежных зубов, после подмигивает и возвращается к просмотру отечественных журналов с картинками авто.
— На звук реагирует нормально, мимика не нарушена, — перечисляю невозмутимо. — Какие вопросы, шеф?
— Он похож на тамагочи. Конкретно достал, но выбросить жалко, придется кормить до конца дней, — продолжает Маша. — Правда, собираешься за него замуж?
— Он милый богатый американец, — изображаю восторг: — Конечно, собираюсь!
Дорик всюду таскается следом, пристально наблюдает за пациенткой, боится отпускать одну после моего импровизированного конкурса мокрых маек.
Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что мокрым в тот раз было совершенно все: плащ, штаны, свитер крупной вязки, нижнее белье.
Почему нельзя безнаказанно прогуляться под дождем в разгар весны?! На улице теплынь, ноль градусов.
Ладно, к черту лирику, займемся насущными проблемами.
Очередные сутки приносят поиск кандидата и кучу бумажной волокиты. Потому что какая Украина без бумажной волокиты? Заполни десять форм и получи еще десяток в подарок.
— Следующий, — устало вздыхает Маша и, судя по явному отчаянию в глазах, начинает раскаиваться, что скоропалительно избавилась от подающего большие надежды Сергея Гейтса.
— Добрый день, — походкой от бедра шагает к нам лицо скорее мужского, нежели женского пола.
Замшевые туфли красного цвета и светло-голубые джинсы в облипку. Очень в облипку. Серый джемпер, из-под которого виднеется розовая рубашка, и сумка Louis Vuitton, подозрительно смахивающая на женскую. Очень подозрительно смахивающая на женскую.
«Так какого оно полу?» — задумчиво осведомляется внутренний голос.
— Твою мать, это ж Кристина, — пораженно шепчет Маша.
— Да ладно, — фыркаю. — Вообще, на Агилеру не тянет. Смуглый, темноволосый…
— Какая Агилера, кто ее сейчас слушает, — обрывает грубо. — Бери выше, Кристина, которая Роналду.
— Чего? — упрямо отказываюсь вкуривать метафору.
— Криштиану Роналду, что непонятного-то? — шипит чуть слышно. — Гоняет мяч по полю, бреет ноги, вводит моду на обтягивающие микро-шорты.
— Метросексуал? — уточняю вкрадчиво.
— И это не лечится, — тяжело вздыхает. — Прямо эпидемия.
— Где характер орла, и поступь тигра? — цитирую тематическую песню, потом пафосно призываю: — Держи оборону, я отлучусь за святой водой и осиновым колом.
— Осторожнее с колом, еще удовольствие доставишь, — бормочет под нос и, выдержав паузу, приступает к допросу: — Значит, вы программист.
— Нет, — обезоруживающе улыбается чудесное создание.
Черт, что у него за тональник? Ничего за тюбик не пожалею.
— Я переводчик, — уверенно присаживается на стул, эротично забрасывает ногу на ногу.
Удар ниже пояса. Мзду не беру, чисто за державу обидно.
— Ярослав, очень приятно, — сексуально облизывает губы, в порядке очереди гипнотизирует работодателей, а после переключается на Дорика, плотоядно изучает амбала.
Мой жених с недоумением оглядывается по сторонам, мрачнеет и снова возвращается к столь полюбившимся журналам, старательно делает вид, что его здесь нет.
— Не хочу разочаровывать вас, но… — неожиданно политкорректно начинает Маша.
— Мы не станем вас обнадеживать, — своевольно перехватываю пальму первенства. — Во-первых, питаю личную неприязнь к имени «Ярослав», проучилась бок о бок с неким Ярославом и… ну, простите, как отрезало.
Кандидат слегка тушуется от подобного хамства, нервно теребит в руках полу дамскую сумочку.
— Во-вторых, не могу работать с людьми, у которых маникюр лучше, чем у меня.
— О, — пушистые ресницы возмущенно трепещут.
— Пригласите следующего, — прошу ненавязчиво, интеллигентно прощаюсь: — Спасибо, до свидания.
— А просто сказать ему, что у нас закрыт набор переводчиков? — Маша провожает хрупкую фигурку скорбным взором.
— Это скучно, — усмехаюсь. — Dorian, did you like him? (Дориан, он тебе понравился?)
— Not really, (Не особо,) — признается с долей брезгливости.
Наш человек, зря фон Вейганд так жестоко шутил над беднягой. Никакой он не гей, и даже не метросексуал. Хоть где-то подфартило.
Да что скрывать! Я просто баловень Фортуны.
***
Вечером, насладившись расслабляющим душем, сижу на постели со своим верным ноутбуком. Гуглю фото Роналду, любуюсь, пробую проникнуться.
Ну, а че?
Кумир миллионов. Нечего теряться, нужно фанатеть в полную силу.
К Джерарду Батлеру шеф-монтажник ревновать отказался. Кстати, зря. Вот пересечемся с героем моих развратных сновидений на гостеприимных просторах Голливуда и — к черту верность, понесусь на скоростном экспрессе прямиком в искусительный Ад.
Следует избрать более растиражированный типаж, тогда вызовем эмоции посерьезнее.
С Робертом Паттинсоном у меня давно не сложилось. Конечно, не сложилось и не надо. Не судьба, ничего не попишешь. Как говорится, мы чересчур разные, не обнаружили точек соприкосновения или попросту плохо искали.
Поэтому вся надежда на Криштиану.
— Ах, ты мой сладкий пупсик, — щебечу ласково, тискаю за щечки.
Ну, а че?
Пусть метросексуал, зато состоятельный и популярный. Пусть не брутал, зато торс невероятный.
Между прочим, фон Вейганду не мешает подкачаться. Окружил госпожу своего сердца шикарными парнями, Дориком и Роналду, а за кубиками пресса не следит. Если дальше продолжит заливаться виски, то раздобреет, точно на дрожжах. Сейчас он еще выглядит сносно, однако через несколько лет…
Закрываю ноутбук, сжимаю крепко-крепко.
Думать больно. Но не думать не получается.
Злюсь и скучаю. Задыхаюсь, погибаю, подыхаю. Подбираю тысячу блеклых эпитетов, слов, которые никогда не отразят истинное состояние.
Подвешенное состояние. Состояние без него.
Мир застыл. Остался только вакуум. Больше ничего.
А я словно балерина из музыкальной шкатулки. Не в смысле стройная красавица, а в смысле вращаюсь по кругу до бесконечности. Трепыхаюсь, метаюсь из стороны в сторону, но не вырываюсь за пределы ловушки. Застыла на месте. Движений много, толку ноль.
Фон Вейганд следил за мной.
В твоей квартире. В твоей киевской квартире.
Значит, видел, как я страдала и убивалась по нему, как рыдала, напивалась и засыпала на коврике возле кровати. Смотрел, как я постепенно прихожу в чувство, стараюсь склеить жизнь заново, пытаюсь соединить острые осколки. Как делаю первые несмелые шаги к избавлению от пагубной зависимости, как обсуждаю авантюрный бизнес вместе с Машей, как часами треплюсь по телефону с мамой, успокаивая ее на счет неудачи с Испанцем, уверяю, что не умру в одиночестве и непременно выйду замуж.
Забавно, фон Вейганд наблюдал, как я слушаю интервью с его дедом. Всегда находился рядом, незримо, почти не ощутимо, но был со мной.
Увидимся.
Вот что подразумевалось под этим обещанием. Никакого прощания, наоборот, скорая встреча.
Никто не бросал меня, никто не отпускал. Ни на день, ни на час, ни на миг.
«Алекс-контроль» — и вы всегда под присмотром.
Что теперь? Плакать или смеяться? Врезать в челюсть или воспользоваться папиным ружьем?
Поясните тупице — зачем пропадать и возвращаться вновь?
Проверял на вшивость, тестировал на верность, изучал крепость чувств, исследовал под микроскопом чужие эмоции. Не сразу же дарить миллиарды сомнительной провинциалке.
Или нет.
Причина другая, странная и безумная, под стать характеру фон Вейганда. Такая странная и безумная, что придет мне в голову лишь после кропотливого анализа.
…ты чуть не трахнула своего Стаса…
Знал, что я соблазняла этого ублюдка Стаса, что обратилась за помощью аккурат после встречи с господином Вознесенским, что если бы не бандитские угрозы, то не сдалась бы, не приползла с повинной.
Знал и не убил.
Даже когда я несла всякую чушь. Даже когда хотела напиться, желая преодолеть приступ паники. Даже когда…
«Ты идиотка, Подольская», — нарушает тишину голос внутри.
Фон Вейганд любит меня. Любит очень давно. Любит.
«Гениальное открытие, станешь Нобелевским лауреатом, — не хочет затихать упертый скептик. — Давай разводи сырость — рыдай, рви простыни, бейся в истерике».
— Нет, не буду плакать, — улыбаюсь. — Повода нет.
Посылаю воздушный поцелуй в неизвестность, выключаю свет, сползаю под одеяло.
Медленно провожу пальцами по ладони, с благоговейным трепетом касаюсь взмокшей кожи, а после резко прижимаюсь губами к рваным линиям общего шрама.
— Общего, — выдыхаю судорожно, жмурюсь, сдерживаю всхлип.
Слишком личное, слишком интимное. Никому не покажу. Не сейчас.
Пред мысленным взором мелькают вспышки воспоминаний, хаотичными молниями режут мятущееся сознание.
Стол, разукрашенный нашей кровью. Общей кровью.
Подвал, пропитанный нашими страхами. Общими страхами.
Снег, затопленный моими слезами. Воздух, пронизанный его признаниями.
Все только наше.
Все общее.
В груди невыносимо тесно. Сердце сжимается, будто в судороге, дает перебой, с трудом оживает в неровном ритме.