Непривычная к снотворным старуха после таблетки проспала все утро почти до обеда. Она не слышала ни истошного крика раненой медсестры, которая выскочила в коридор, держась за залитое кровью лицо, ни развернувшейся вокруг нее суматохи, пропустила прибытие наряда полицейских, вызванных кем-то из больных, отправку пострадавшей на «скорой» в глазную больницу и вызов подменной медсестры, не видела ночного визита начальства, не заметила пересменку, не проснулась, когда ей мерили давление, и очнулась только к большому докторскому обходу, который обычно проходил около одиннадцати часов. К этому времени жизнь стационара онкологической хирургии, всплеснувшись, вернулась в привычные берега и текла обычным чередом.
Утром Артура отвезли на операцию, после которой он несколько дней должен был провести в реанимации и вернуться оттуда уже в детское отделение. Родители мальчика тепло попрощались с персоналом, оставив в ординаторской большой кремовый торт, а пострадавшей медсестре передали с посыльным цветы и шоколадку.
Проходя мимо медсестринского поста, баба Люба услышала, как взволнованная медсестричка болтала по телефону.
— Да, сегодня ночью!.. Бешеный он, точно тебе говорю. А кот подождал удобного момента, да как прыгнет, как вцепится прямо в лицо, как зарычит!.. Реки крови, представляешь! Шею, наверное, перегрыз или сонную артерию. Ужас что делается-то! Я теперь в ночную смену выходить боюсь, мне теперь везде черные коты мерещатся!
Опешив, баба Люба с ужасом смотрела на чистую кровать в опустевшей палате, на которой еще вчера худенький жизнерадостный мальчик играл с котом. Из подслушанного разговора ей стало ясно, что ночью тут произошло что-то страшное, и старуха корила себя, что была недостаточно убедительна и не смогла предупредить родителей мальчика. А ведь ребенок-то не виноват, что родители у него идиоты! Бедный Артурчик, бедная невинная загубленная душа…
Баба Люба смахнула слезу и решительно двинулась обратно в свою палату. В ее голове зрел план.
Жертве нападения неизвестного животного, предположительно бродячего кота, пришлось провести в офтальмологической больнице почти неделю. Глубокие царапины от когтей гноились, поврежденный глаз после операции промывали трижды в день. Люсе вкололи прививку от столбняка и вакцину от бешенства. Но девушка не чувствовала ран, она была счастлива — Виктор Беро прислал ей в больницу цветы и шоколадку, и Люся зарывалась лицом в розы, пила их аромат и мечтала. Она восхищалась деликатностью своего возлюбленного, который не спешил навещать больную, дав ей время оправиться и привести себя в порядок. И правда — в первые дни Люсе было страшно смотреть на себя в зеркало, но с каждым днем ее состояние стремительно улучшалось. На поврежденном глазу она носила маленькую черную повязку, и это придавало ее облику законченность и изысканный шарм, как будто ее простенькому лицу не хватало именно этой жирной точки, чтобы спасти и вознести его.
Фотоаппарат Виктора остался в шкафчике, и Люся заскочила в больницу, чтобы забрать пленку и отнести ее в проявку. Она и страшилась, и искала встречи с доктором — пришло время для решительного объяснения.
Ее появление в ординаторской заставило две фигуры в белом отпрянуть друг от друга. Цепким женским взглядом Люся окинула покрасневшего Виктора, смутившуюся Карину, новенький сверкающий фотоаппарат, стоящий на столе перед ними, припухшие губы, размазанную помаду, счастливые глаза, и сразу все поняла. Она извинилась и вышла. Шла, не разбирая дороги, и повязка на глазу намокала изнутри от слез. Длинная лента пленки, освобожденная от защитной капсулы, вобрала в себя яркие лучи холодного солнца, стеревшие с нее улики, и полетела в урну возле автобусной остановки. Виктор никогда не узнал, каких кадров лишился. Ненужный фотоаппарат, соучастник ее недавнего преступления, Люся отправила доктору по почте на домашний адрес В больницу она не вернулась.
Из больницы домой баба Люба отправилась на такси, и всю дорогу, сидя на заднем сиденье, двумя руками обнимала пухлую сумку. Сумка вспучивалась боками и ворчала низким грозным голосом. Старуха накрошила в блюдце припасенную с обеда котлету, открыла молнию и попятилась. Из сумки показалась голова. Осмотревшись, кот одним прыжком выскочил наружу, встряхнулся, как собака, и пробежался по периметру комнаты. Баба Люба сидела на стуле не дыша. Кот обнюхал ее тапочки, замешкался. Обошел вокруг ножки стула и осторожно прислонился к ноге.
«Признал!» — с облегчением подумала старуха.
На ужин баба Люба сварила овсянку на воде. Паровоз фыркал, но ел.
Старуха расстелила постель, забралась под одеяло, позвала кота. Тот деликатно устроился сбоку, на краешке дивана.
Спать с животными негигиенично, но баба Люба решила действовать наверняка. Все остальные спали вместе с котом, и она тоже будет.
Баба Люба прижала Паровоза к груди, закрыла глаза и приготовилась к смерти.
Борис «Борух» Мещеряков
ТИРАН
Заместитель командира корпуса генерал-майор Кузнецов почти ничего не боялся. Что там говорить об абстрактных ворогах вроде НАТО или Китая, когда даже сообщение о грядущей комиссии из штаба округа не заставляло дрогнуть черты его прекрасного лица передовика-тракториста из цветущего кубанского колхоза. Генерал прошел Афган и несколько более удаленных войн, где мы как бы и не воевали, имел боевые награды и, по слухам, был представлен к Герою, но из-за интриг в штабах Золотой Звезды не получил.
Но если вы, пропустив слово «почти», подумали, что генерал был вовсе бесстрашный, боюсь вас расстраивать, было это не совсем так. Генерал боялся жену, та — свою маму, а теща трепетала перед разожравшимся представителем кошачьего племени с многое объясняющей кличкой Принц. В сущности, жизнью генерала управлял беспородный котяра, узурпировавший власть в доме. Простой пример? Пожалуйста.
Генерал много печатал на машинке, писал учебники, методички для военных вузов, исследования различных моментов военной истории, наставления по разнообразным видам боевой подготовки, воспоминания, скорее всего, тоже писал — служил он давно, много где побывал и видел всякое, в том числе и возможное к опубликованию без грифа «Совершенно секретно». В общем, Кузнецов был в ладу с печатным словом. Так вот, когда кот, как свойственно котам, задремывал в каком-то месте просторной генеральской квартиры, к кузнецовскому кабинету на цыпочках прокрадывалась теща и звенящим шепотом сообщала, что Принц отдыхают-с, так не перестать ли зятю дубасить по клавишам. Зять, натренированный годами, мгновенно переставал, как будто ему отстрелили пальцы. Вот только что печатал, а вот — уже гробовая тишина. Кстати, говорили, что генерал бросил курить под влиянием обстоятельства, что у кота-самодержца выявилась непереносимость табачного дыма. Выбегать курить на лестницу при наличии в доме собственного кабинета Кузнецову казалось невыносимо унизительным, оказалось легче прекратить совсем. Кто любит, тот терпит. Генерал-майор Кузнецов любил жену, такое бывает и с генералами, а если человек кого любит, то многое он готов простить любимому и многое готов за это претерпеть. Обычное дело, да.
Тем временем теща чувствовала себя все хуже и хуже, характер у нее становился все ужасней и ужасней. С учетом этих обстоятельств кот занимал в жизни семейства все большее место, и генералу приходилось все туже и туже; обожествлению проклятого мешка с шерстью помешала только тещина скоропостижная кончина, а генерал испытал некоторое злорадное облегчение, которого, однако, внешне не показывал, как мы уже упоминали, генерал Кузнецов умел владеть собой. Жизнь, впрочем, облегчилась не сильно. Почитание кота перешло по наследству к генеральше, и служение приобрело некоторые истерические черты, как всегда когда сверхценная идея овладевает мозгом женщины в соку, а не увядшей старухи, не способной уж на вспышку и порыв, а лишь на катехизическое соблюдение обетов.
Ну ладно.
Течение жизни постепенно отдалило траур по усопшей и приблизило длинный генеральский отпуск. И тут в полный рост встал вопрос: что же делать с мохнатым предметом культа? Теща-то, ранее решавшая эту проблему с энтузиазмом, у нас того-сь… Кот ел только определенную еду в определенное время, гулял по балкону в определенные часы, оправлялся лишь на определенной свежести газетку на полу в ванной, и невозможно было даже подумать передать все эти запутанные ритуалы в руки кого-нибудь из соседей, большая часть которых — такова специфика военной жизни — генеральские подчиненные, кои постепенно, похохатывая на ушко друг другу, разнесут стыдное об укладе генеральской семьи на весь корпус и окрестности.