Он хихикнул, зафыркал от смеха. Прокрадется какая парочка, сгорая от предвкушения запретного. А тут он висит, ногами болтает. И ворона на макушке, мертвый глаз долбит. Вот визгу-то будет! И больше никто и никогда не будет ходить этой тропой! Так им и надо!
Память, что так услужливо подсовывала картины, подвела. Ветвь, казавшаяся по памяти отлично подходившей для задумки, росла слишком далеко. И очень уж на ней было много листьев и веточек — не пробросить конец, обязательно запутается. Лезь потом на дерево, выпутывай… Смешно!
Походил, задрав голову.
— А вот и ты…
Волею то ли Пантократора, то ли просто злосчастной судьбы, нужная ветка оказалась на иве, что стояла у самого обрыва, нависая большей частью корней над течением — еще пару лет или добрый паводок, и упадет враскоряку. Вот в ветвях сомов-то запутается!
От смеха болел живот и першило в горле.
Бертран скинул с плеча моток. На одном конце сделал несколько узлов — для тяжести. Размахнувшись, швырнул повыше.
Веревка шмякнулась обратно, чуть не задев по носу.
— Ну что ты будешь делать…
Раскрутив, запустил вверх. Веревка ударилась обо что-то в темноте листьев. Это что-то упало в траву.
— Гнездо, что ли сбил? — Бертран почесал нос, начал сматывать веревку для следующей попытки. — Неужели, в самом деле, улетели свиристели…
И тут в щеку воткнули раскаленную иглу. А потом еще одну. Третья вонзилась в шею. И тут же, в уши ворвался гневный гул сотен крохотных прозрачных крылышек. Это были совсем не свиристели.
— Ой, — произнес парень, и тут же заорал во всю глотку — раскаленных иголок в сбитом пчелином гнезде оказалось превеликое множество. Слишком много для любого!
Бертран попытался отмахиваться — бесполезно. Несколько укусов пронзили ладони, проткнув одежду, вонзились в живот и спину.
— Аааа! — недорезанным подсвинком завопил Бертран и побежал. Куда — непонятно. Ноги сами несли его сквозь кусты и заросли. Ветки хлестали по лицу, трава путала ноги. А за спиной зловеще гудел рой лесных пчел.
С разбегу набежав на колючки, Бертран почувствовал, как лопается на щеке кожа, впуская в тело острый сучок. Взвыл вовсе уж не по-человечески. Закрыл лицо ладонями, пробежал еще несколько шагов…
Душа не успела спрятаться в пятках. Краткий миг полета сменился всплеском. Холодная вода накрыла с головой. Дыхание перехватило. Бертран в ужасе заколотил руками и ногами, выскочил на поверхность, пытаясь отдышаться, но лишь наглотался воды. И темнота вокруг! Он лихорадочно загреб, с размаху ткнулся о берег, чуть не переломав пальцы. Обрыв! Попытался вцепиться, но только зря раскрошил комья земли. Отвалился в сторону, попробовал ногами нащупать дно. Тщетно!
И тогда Бертран отдался на волю стихии. Течение подхватило парня и потащило за собой.
Холодная вода остудила раны и укусы — да и сами пчелы остались где-то далеко, потерялись во время безумного забега сквозь сучья… Бертран перевернулся на живот, начал понемногу подгребать к своему берегу, надеясь, что не перепутал. А то всякое бывает — перепутаешь, из сил выбьешься, а без толку. Иди потом в обход несколько лиг. Выручало то, что обрыв казался в ночи вовсе уж черным пятном. Греби себе, прикидывая, где чернота посветлее, где потемнее…
К счастью, плыть пришлось недолго. Река делала крутой поворот, загибая русло. Крутость берега тут сходила на нет, становясь отмелью, длинным песчаным языком.
Бертран ткнулся в отмель, зашарил руками, царапая и без того, раненые пальцы. Встал на четвереньки. Начал подниматься. Медленно, как старик. Побрел по отмели, по колено в воде. Болело все, все могло болеть.
— И отчего бы Ганне меня просто не приколоть теми вилами, — покачал головой Бертран, жалуясь бледной луне. — Так нет же, никак! Все у меня не как у людей, все какими-то другими путями хожу…
Берег оказался глинистым, а оттого удивительно скользким. Трава же, то резала ладони, то вырывалась при малейшем усилии. Бертран сперва считал падения, после сбился. Наконец, выбрался на сухое. Лег, уткнувшись в куст. Попытался вздохнуть поглубже. Ненависть к самому себе душила надежнее веревочной петли. Слезы полились сами собой.
Бертран лежал в грязи, задыхался, обливался слезами. И совершенно не понимал, что делать дальше.
Хоть и говорят, что когда люди вешаются, то мочат штаны, а то и гадятся. Но все же, лежал бы он в гробу молодой и красивый. И каждый бы понимал, что именно он, этакая злобная скотина, довел до смерти несчастного Бертрана ди Суи! А по такому уроду, какой он сейчас — грязный, вонючий, исцарапанный, никто и слезинки не проронит, когда будут хоронить. Если вообще признают в нем человека и соседа! А то решат, что неведомая микава забрела из Пустошей и сдохла от осознания, какая она, в сущности, гнусь и говно.
Бертран лежал долго, пока от холода не стало сводить мелкой судорогой конечности. Попутно думал, что в гроб его не положат, потому что гроб — это доски, это работа, это дорого. Сунут на костер из горючего камня, а в огне красивым не полежишь. А если поджилки перерезать забудут, станет мертвец корчиться, когда припечет… Еще и камнями посмертно закидают, проломив голову, перебив кости…
В конце концов, когда серебристая луна покатилась к закату, то есть к солнечному восходу, парень устал заниматься самогрызаньем. Поднялся, еще немного погрустил, да и побрел назад. В деревне есть не один опустевший дом, где можно скрасить сном последние квадрансы темноты. Не будет дома — пойдет и сарай! А утром, едва только солнце начнет свой подъем, он навсегда покинет проклятую Суру! Еще и покажет напоследок похабный жест со всем старанием. Прямо с холма, что сразу за перекрестом!
До города идти пару дней, но это всяко ближе, чем на край света, к псиглавцам, русалкам и подземным карлам. Опять же, можно и сквозь Выверний лес пройти, сократив дорожку. А крепкие руки и за городскими стенами нужны, на житие заработается. В канаве он уже побывал, ею не испугать.
Если, конечно, Бертран проснется, не сгорев за ночь от простуды.
Глава 2
Горит все огнем
Бертран надеялся проснуться до первых лучей солнца, чтобы успеть уйти как можно дальше. Но насыщенный событиями вечер вымотал до полнейшего изумления. Только лег в уголок, на прелую солому, накрылся с головой старым рваным мешком, изгнав из него семейство пыльных и недовольных крыс, как мгновенно заснул — словно по затылку врезали. И спал, спал, спал…
А за щелястыми стенами из кривого горбыля солнце успело не только выбраться из-за горизонта, но и подняться над лесом на добрые три ладони. Еще немного — и полдень.
Разбудил запах гари, лезущий в нос с завидным упорством уховертки, стремящейся залезть поглубже в голову, ближе к вкусным мозгам. Разбудил не сразу — Бертран успел поужасаться сну, в котором были факелы (много факелов!), вилы, топоры, заступы и много разгневанных мужиков, так и норовящих сунуть чем-то из списка прямо в рожу.
Суи в испуге проснулся. Сквозь щели в стенах светило яркое весеннее солнце. И ни малейшего огня. Зато гарью несло так, словно кто-то по недомыслию поджег сухую рощу. Кроме горелого дерева, доносился еще и совершенно не хозяйственный аромат — пахло сожженым мясом.
— Неужели у Ганне до сих пор жопа подгорает? — хмыкнул парень. — Вроде уже пройти должно было… Или от злости на плиту села, тварь жирномордая?
Веселье прошло, только он выглянул наружу.
Нет, в окрестных кустах не таились коварные погромщики из кошмарного сна. Все было куда хуже.
Дым уходил в равнодушное небо, унося с собою Суру.
Растерянный Бертран потряс головой, протер глаза, до боли, до слез. Ничего не поменялось.
По деревне словно ураган пронесся. А вслед за ураганом, с неба посыпались раскаленные камни, поджигая уцелевшее. Или молнии беспощадно колотили. Дом, недалеко от которого кренился на все бока сразу древний сарай, ставший пристанищем на ночь, догорал.
За деревьями тянулись столбы дыма. И что было страшнее, никто не бежал тушить. Не слышалось ни криков, ни воплей, ни команд. Даже воя покойнишного, и того не было. А ведь, когда вокруг все горит — никак без мертвецов не обойтись.