Пальцы Димы на моей талии сжимаются сильнее.
— Я не хочу тебе врать, пандочка. — в его голосе не ощущается ни капли тепла, и от этого все мое тело разом напрягается.
Вдруг я сама подтолкнула его к осознаю того, как жалко выгляжу перед его первой любовью, и сейчас он скажет, что никогда не сможет забыть эту совершенную жену своего отца? Что я всего лишь неказистая девочка, нелепая замена… Целая вереница самых пугающий и холодящих мою кровь мыслей проносится в голове за каких-то пару-тройку секунд.
— Я думал, что любил Ивлину. Очень долгое время даже не помышлял усомниться в этом. Но на самом деле, я всего лишь создал в своей голове идеал, которого никогда не было и упорно не хотел видеть правду. Тогда я был ослеплён ее внешностью и без труда наделял ее исключительно положительными внутренними качествами. Да, я любил, но не настоящую Валю, я свою любил фантазию. А такой, какой я ее считал, она никогда не была.
— Понятно, — говорю я, обнимая себя руками, а в голове больно гудит «ослеплён ее внешностью» «любил… Любил Ивлину».
Я объективна и прекрасно понимаю, что такой красивой мне никогда не стать. Даже если вместе с сестрой сяду за ежевечерние капустно-морковные салаты. И даже если натру свеклой щеки — все равно мало чем поможет.
— Окончательно это осознать мне помогла одна бойкая и бесстрашная пандочка. — он крепче прижимает меня к себе и ласково целует в висок. — Потому что в тебе я люблю не только внешность. Меня привлекает не одна твоя фигура или лицо, меня привлекаешь вся ты, Мил. Твой характер, твой ум, твоё упрямство и даже нежелание признать тот факт, что задачу ты решила с ошибками.
— И вовсе нет, — и снова мой язык впереди планеты всей. — В том уравнении вполне были возможны два варианта ответа. И не надо так улыбаться.
— Вот видишь. — снова поцелуй. Лёгкий, воздушный, и такой манящий. — Мне не надо ничего дорисовывать в своём воображении или наоборот замазывать неприятные моменты, как я слишком часто и неосознанно поступал с Валей. Для меня ты полностью идеальна. Вся, со всеми своими недостатками и достоинствами. Потому что, несмотря на то, что в минуты спора ты можешь заставить мою кровь закипеть, в то же время мне хочется тебя схватить и начать целовать. — наши губы встречаются вновь, языки переплетаются и внутри меня лопаются фейерверки. Ещё никто и никогда не говорил мне таких слов. Но самое главное, что их говорит мне именно он. Мой самый умный и красивый парень на свете.
— И я до одури хочу тебя, Мил. — шепчет его горячее дыхание мне в ухо. — Всю тебя, без остатка. Но буду ждать, сколько потребуется.
— А если сегодня? — бесполезно бороться с моим языком. Он меня не спрашивает, решает все сам.
Руки на моей талии застывают, Дима заглядывает мне в глаза, пытаясь понять, не шучу ли я.
— Ты уверена?
— Мне немного страшно, — честно признаюсь я, — Но да.
Он долгую минуту внимательно смотрит на меня, будто раздумывает над чем-то, а затем наклоняется ближе и начинается новая волна долгих поцелуев.
Димины горячие руки, блуждающие по моему телу, мои тихие стоны в ответ на его нежные ласки.
Взяв меня на руки, он идёт в спальню и аккуратно опускает меня на кровать. Снимает с меня кофту, а я помогаю ему избавиться от футболки.
*
Полностью обнаженные, мы лежим на кровати. Его глаза закрыты, но я знаю, что он не спит.
— А твой отец знает, что… — у меня скорее всего редкая сверх способность: озвучивать самые нелепые вещи в крайне неудачные моменты. И сегодня, если не ему, то себе я удачно это доказываю раз за разом.
— Нет. Только, что мы дружили с детства. Но это его не оправдывает. Он точно знает, что это дочь подруги его жены, его бывшей жены.
— Наверное, твоей маме тяжело пришлось.
— Мама сумела каким-то образом отрубить от себя всю эту историю. Она вполне дружелюбно общается с отцом, и даже здоровается с Валей, но не более. И она почему-то уверена, что я обязан поддерживать с ним связь.
— Ты из-за неё видишься со своим отцом?
— Мы с отцом сильно поругались. Сразу же после того, как он объявил мне о намерении заново жениться. Я много чего ему наговорил, и он пригрозил, что если я не буду примерным сыном, то финансовые потоки с его стороны существенно сократятся. И мне плевать, если это касается только меня. Эта квартира и машина и даже небольшой счет в банке, которого хватит года на три, все оформлено на меня. Но я боюсь за маму и сестру. Мама часто говорит, что мы живем в достатке благодаря отцу, и мне за одно только это надо быть благодарным. Так что я глотаю свою гордость и иду на выставки его молодой жены, когда барин велит.
— Твоя мама не просила бы тебя об этом, если бы знала, как тебе это все тяжело и неприятно.
— Не переживай об этом. — он целует меня в лоб и гладит по волосам. — Расскажи о своей семье.
— Однажды моя мама ушла из дома за хлебом, и так и не вернулась. Знаешь, какого это, когда ты успокаиваешь на руках маленького ребенка и волнуешься, что с твоей мамой что-то случилось. Переживаешь. А оказывается, что ты, твоя сестра и твой отец просто надоели этой женщине, и она решила пожить для себя любимой. — я никогда не рассказывала всю правду об уходе матери. Даже Илонка знала что-то про Колыму — и верила. Мне не хотелось ни перед кем казаться ущербной, я не желала ничьей жалости и всегда следовала словам баб Риты: «не выноси сор из избы». Но рядом с Димой вся правда сама выбирается из меня. Кажется, словно боль копилась долгие годы и теперь нашла наконец выход.
Он не перебивает, внимательно слушает, ласково гладит по голове и нежно целует, когда мой голос временами предательски трескается.
Мы говорим почти всю ночь, обнажая друг перед другом уже не только тела, и засыпаем под утро, крепко обнявшись.
Глава 40
— Кнопка, нам надо поговорить. — произносит папа, появившись в моей комнате. Его строгий, но одновременно смущенный взгляд, заставляет мою кровь начать превращаться в холодные кубики самой разной формы: от ужасающегося тираннозавра, решившего стать веганом, но, ожидаемо, провалившегося в своих стремлениях, до испуганной сейлор-мун, чья лунная призма дала непредвиденный сбой. — Я заварил твой любимый чай со смородиной. Жду тебя на кухне. — и выходит из комнаты.
Плечи моего создателя опущены, голос таит в себе печаль, которая неумело маскируется кривой улыбкой. Эти слишком очевидные признаки свидетельствуют о том, что нам предстоит не простой разговор. И тема его самого мало воодушевляет.
И тут на меня вдруг наваливается понимание. Пугающее. Чудовищное. Покрывающее мои щеки алыми пятнами первосортного стыда.
Он узнал!
Узнал!
Сирена в голове вопит как умалишенная.
Эрор! Эрор! Спасайся, кто может.
Но как? Как он догадался?
Вдруг звонил Кате, спросить, действительно ли я ночую у неё? А она…Она была не в курсе моих авантюрных шагов во взрослую жизнь, и сдала меня, сама того не ведая.
Да нет же, у него нет ее номера телефона.
Или он…
В голове проносится столько идей, что я, кажется, могу податься в сценаристы триллеров.
И как назло Янки сегодня нет дома. Моя чудо-женщина-мать сумела развести отца на еще большую лояльность к ее адской сущности, и теперь сестре разрешалось оставаться у этой особы не только на выходных днях, но и в будни.
Собравшись с духом, поправляю зачем-то толстовку, приглаживаю волосы, будто вид более прилежной дочери мне сможет помочь, и, склонив в раскаянии голову, иду на кухню.
Не знаю, ожидаю ли найти на столе ремень, за который схватится отец и горько скажет: «Не так я тебя дочь воспитывал!», или, может, замахнется на меня половником, в сердцах восклицая: «Развратница!»
Но застаю совсем иную картину.
На столе разложены мои любимые кушанья: творожные кольца аккуратно лежат на тарелке, варенье из инжира в корзиночке, печенья с йогуртовой начинкой — они безумно вкусные, но покупать их можно исключительно по акции, иначе кусачая цена — и две чашки с чаем, успевшим окутать кухню приятным ароматом смородины.