Мэг исчезает за дверью – ее функция выполнена, сообщение передано. С тех пор, как умерла мама, прислуга обрела свойство таять в воздухе. Изо всех сил старается не замечать очевидного.
– Но папа…
– Скажу Гарольду, что у тебя насморк. Сядь, посмотри «Русалочку». Лучше с ним поплаваю я.
– Вечно ты одна купаешься с папочкой!
Сестра обиженно оттопыривает нижнюю губу. Щекочу ее, пытаясь развеселить. Ура, смеется, показывая дырку на месте переднего зуба, и по-детски круглое пузико колышется под розовой футболкой. Сюзи шесть лет.
Всего шесть…
А мне было пять.
– Мы с тобой искупаемся попозже, – обещаю я. – Сыграем в Марко Поло.
– Поклянись!
– Если мистер Овечка заплатит за носки, считай, что моя клятва нерушима.
Иду к телевизору, нахожу нужный диск и нажимаю кнопку воспроизведения. Сюзи плюхается в кресло-мешок. Я наклоняюсь и целую ее в идеальный пробор, на который потратила утром немало времени. Какая нежная, невинная у нее кожица…
Бреду в свою спальню по застеленному ковром коридору. Натягиваю купальник.
Надеваю его каждый раз, хотя смысла в этом никакого – просто элемент игры, которой заставляет меня заниматься Гарольд. Правила я прекрасно знаю – не хуже, чем расположение веснушек на собственной кисти или форму каждого ноготка.
Иногда он и правда плавает. Потом. Последние несколько раз я и сама не отказывала себе в удовольствии пройтись хорошим кролем из конца в конец. Показывала, что умею контролировать свое тело и дыхание, чувствую себя в воде как рыба. И вообще, знаю что делаю.
Наверное, поэтому сегодня он вызвал Сюзи, а не меня.
Спускаюсь по главной лестнице, скользя ладонью по отполированным перилам. По пути мне не встречается ни одна живая душа. Зато из золоченых рам на стенах поглядывают предки Гарольда. Добрая половина из них похожа на него. Остальные – нет, и слава богу. Один из этих персонажей, у самого начала лестницы, позирует в жабо и парике. Степенный чопорный господин, судья. Глаза бледно-голубые, как у Гарольда, и нарисованы так, будто провожают тебя взглядом, где бы ты ни встал. Весь фокус в том, что радужка не касается нижних век, – это мне учитель рисования объяснил. Я потом намалевала десяток подобных лиц, будто следящих за тобой, и развесила их на стене в домашней классной комнате. Правда, они меня не защитили.
В принципе я запросто могла бы уехать в закрытую английскую школу – стоило только попросить, однако предпочла остаться с сестренкой. Как знала, что этот день наступит…
Я переступаю по персидскому ковру, затем шлепаю ногами по плитке. Столько раз вот так ходила – тропинку протоптать можно. Летом Гарольд в Нью-Йорке жить не любит. Обожает морской воздух, яхту и открытый бассейн во дворе – это его маленькое водное царство.
Бассейн отгорожен от дома высокой живой изгородью. Обхожу ее сбоку. Отчим уже в воде. Блаженствует в глубоком углу, у трамплина, упираясь руками в бортики, болтает ногами.
Гарольд Лион – красивый мужчина. Сто раз это слышала с тех пор, как мама вышла за него замуж. Впрочем, сама я на этот счет мнения не имела – была совсем малышкой. Шевелюра у него песочного цвета и редеть, как у предков на портретах, еще не начала. Глаза бледные, а ресницы такие светлые, что выглядят почти белыми. Он постоянно занимается своим телом, поэтому подтянут и силен. Грудь Гарольда покрыта веснушками; посередине грудной клетки поросль песочных же волос – кудрявых и пружинистых, не таких, как на голове.
Мама его любила. Я ее чувств никогда не разделяла и теперь стараюсь смотреть на отчима словно со стороны – тогда не так больно.
Услышав шаги, Гарольд поворачивается и сдвигает брови:
– Я просил прислать твою сестру.
– Сюзи ты не получишь!
Останавливаюсь в полуметре от бассейна, у самого угла. Стою, поджимая пальцы на холодном бетоне. Сегодня прохладно. Кожа покрывается мурашками; соски твердеют и торчат сквозь верхнюю часть купальника, словно пули. Груди у меня по большому счету нет. Для своего возраста я высокая, да и ноги здорово выросли, однако плавные изгибы, как говорят в журналах, еще не сформировались. Месячных у меня пока не было, хотя книжки, которые мне разрешают читать, утверждают: вскоре я ступлю на зыбкую пугающую дорожку, ведущую к взрослению.
Вероятно, поэтому Гарольд меня больше и не хочет. Скорее всего, мои показные заплывы и любые иные меры здесь ни при чем. Дело в природе, в предопределенности, которая управляет нашим развитием.
На дворе сентябрь; листва уже желтеет. Гарольду принадлежит огромный, засаженный деревьями земельный участок – где он кончается, из окна не разглядишь.