Словарный запас и моих мыслей неожиданно резко сократился до нескольких слов.
Мне просто неудобно здесь.
— Ты и еще одна девушка попали в аварию, — начинает он с дрожью в голосе. — Тебе чудом удалось выжить, Джейн, — его веки подрагивают, он издает отчаянный вздох. — Но не твоя подруга. Ее звали Лорой. Мне очень жаль.
Повторяй мое имя столько раз, чтобы я сумела к нему привыкнуть.
Говори мне сейчас что угодно, чтобы я не испытывала ужаса.
Я не знала ее. Лору. Но она погибла.
Не я.
Почему?
Чудо, как и сказал папа?
Что-то с трудом верится.
Я, конечно, без пяти минут как обрела имя, но не думаю, что в этом мире существует место для чудес.
— Это… — мне требуется несколько секунд, чтобы прочистить горло.
Что я собираюсь ответить? Что это ужасно? Невероятно? Чертовски горько? Да. Само собой, ведь погиб человек. Моя подруга, лица которой я даже не помню. Не имею ни малейшего представления о Лоре.
Я чувствую себя отвратительно, и странная клокочущая боль в груди внезапно занимает центральное место в моих рассеянных, спутанных мыслях. Мое сознание напоминает мне бесконечный лабиринт, а я в нем — подопытная белая крыса, отчаянно пытающаяся найти выход и оказаться на свободе.
Я хочу освободиться от оков беспамятства, лишившего меня… всего. Эта авария, вычеркнутая всевышними силами из моей памяти, отняли у меня жизнь.
Не знаю, могу ли я сейчас назвать себя живой. Могу ли я назвать себя человеком. Ведь моя голова пуста. Будто я проскользнула в черную дыру, и, расщепившись на атомы, воссоздалась заново, но, не имея ничего за плечами. Можно сказать, в буквальном смысле.
От нахлынувшего потока мыслей я хватаюсь свободной рукой за голову. Мои пальцы путаются в грязных волосах.
— Джейн? — звучит беспокойный голос отца, но словно издалека. Словно он находится на другом конце необъятной вселенной.
Я почему-то не в состоянии ответить ему. В горле ощущается адская сухость, и возникло такое ощущение, что если бы я сумела испить Тихий океан, то все равно не утолила бы жажду.
— Все… хорошо, — только спустя минуту, или две, произношу я крайне неуверенно. — Можно мне воды?
Отец срывается с места, оставляя светлое кресло опустевшим. Он наливает мне жидкость в стакан из стеклянного графина, который стоит на тумбе рядом с моей больничной кроватью.
— Держи, — протягивает мне, и я залпом все до последней капли.
Мне хочется задать папе вопрос, который, как ни странно, беспокоит больше всего.
«Папа, а кто такой Росс? Почему я помню его имя? Его руки? И то, как будто бы он спас меня?»… только это уже не один вопрос, но я сомневаюсь в способности отца дать мне ответы.
Однако это не останавливает меня, и я открываю рот, чтобы озвучить мысли вслух, но в палату входит врач, лицо которого я смутно помню. Он строго оглядывает отца через свои узкие очки.
— Мистер Мортис, время посещений ограничено, — говори он, но его голо, на удивление, звучит мягко. — Пациентке… вашей дочери нужен отдых.
Я только и делаю, что отдыхаю.
— Могу я остаться с ней еще на какое-то время? — с мольбой отзывается папа, вновь крепко сжимая мою руку.
— К сожалению, это невозможно, — качает головой доктор. — Нужно провести кое-какие стандартные процедуры.
— Вам известно, кто я?
— Само собой, мистер Мортис. Ваша должность не дает никаких привилегий относительно посещения. У нас строгие правила. По-моему, вы сами настаивали на этом.
— Да, — отец раздраженно взмахивает рукой.
Доктор чуть улыбается.
— Все будет в порядке. Приходите завтра.
— Конечно же, я приду завтра, — бурчит папа и поворачивается ко мне. Его губы дрожат, когда он тянет их в улыбке. — Детка, мне нужно идти. Но завтра я навещу тебя, утром! — он воодушевляется от собственных слов. — Оливия очень хочет увидеться с тобой. Ты не против, если мы придем вместе?
Я сдвигаю брови, озадачиваясь кое-чем.
— Кто такая Оливия?
Папа теряется.
— Она… моя новая жена.
Я открываю рот в беззвучном: «Ооо».
Выходит, что мои родители разведены… Замечательно.
— Ладно, — я вяло киваю. — Пусть приходит.
Папа сияет на моих глазах.
— Спасибо, детка, — на мгновение он прижимается потрескавшимися губами к тыльной стороне моей ладони. — До завтра, — поднимаясь с кресла, целует меня в макушку и вместе с доктором покидает палату.
Меня оставляют одну. Наконец-то.
Это неописуемое чувство — когда ты дышишь одиночеством. Вбираешь в себя с воздухом каждую частичку свободы и выдыхаешь все проблемы. Хотя бы на время, чтобы потом снова позволить чужим словам блуждать в твоей голове, и снова чувствовать себя тяжело.