Тоцци поглядел в испуганные лица ребят.
– Вчера сюда, на фабрику, приходил мой друг. Пожилой человек, седой, примерно моего роста...
Такаюки быстро кивнул.
– Да, это тоже сделал Масиро. Ваш друг еще жив?
Тоцци остолбенел от такого вопроса. Почему он заранее решил, что Гиббонс умер? Этот Масиро что, такой крутой?
– Да, жив. Он в больнице, но скоро поправится.
– Это хорошо. Я рад. Извините, что не смог сделать большего для вашего друга, но препятствовать намерениям Масиро часто означает смерть. Он собирался сломать шею вашему другу, но я швырнул в него тушкой курицы. Надеюсь, это помешало ему сконцентрироваться.
– Сконцентрироваться?
– Это каратэ. Одно из смертельных искусств Масиро. Он собирался голой рукой сломать шею вашему другу.
Тоцци закрыл глаза. В голове у него стучало. Хотелось кого-нибудь ударить, разбить что-нибудь. Попадись только ему на прицел толстозадый Масиро в своей дурацкой клетчатой куртке.
– Объясни-ка мне одну вещь, – спросил Тоцци, стараясь дышать ровно. – Как вы все до этого дошли? Вас что, похитили? Как вы сюда попали?
– В багажниках «тойоты-короллы». Там было очень тесно.
– Вы хотите сказать, что вас провозят в страну в багажниках новых автомобилей?
Такаюки кивнул.
– На грузовых судах из Японии. Мы залезаем в багажники в ночь перед погрузкой. И прячемся до тех пор, пока корабль не выйдет в открытое море. На подходе к Америке нам приходится вновь залезать в багажники. Зачастую по несколько суток мы лежим в одной и той же позе, в темноте, дышим через трубку. Это вроде – как это по-английски? – клаустрофобии. Когда я приехал, разгрузка проходила медленнее обычного. Мне не хватило еды и питья. И я двое суток не ел и не пил.
– Но как же, черт побери, они могут делать такое с вами! Это... это невероятно!
Такаюки пожал плечами.
– Там было плохо. Но жить здесь, под давлением Масиро и Фугукай, еще хуже.
– Но как... как же они добрались до вас? Вас всех похитили?
– Нет, нас не похитили. Мы согласились приехать.
– Вы согласились?
– Да, разумеется. Мы все подписали контракты с Фугукай.
Такаюки повернулся к товарищам и сказал им что-то по-японски. Те порылись в своих пожитках, вытащили сложенные листки бумаги и показали Тоцци. Их контракты.
Тоцци качал головой, все еще не веря.
– Фугукай – банда якудза, так ведь?
– Да, так.
– Так какого черта вы пошли на сделку с якудза? Они преступники. Разве вы этого не знали? Как вы могли довериться им? Что вы могли получить от этой сделки?
– Мы и получили. Нас привезли в Америку, страну великих возможностей.
Тоцци закатил глаза.
– У меня ум за разум заходит, – пробормотал он наконец еле слышно. – Ничего не понимаю.
– Сейчас объясню. Фугукай предлагают провезти нас в Америку в обмен на наши услуги. Нас заставляют верить, что работу мы получим в области наших интересов. Это, конечно, ложь, но, видите ли, мы сами хотели приехать в Америку, чтобы преуспеть в жизни и восстановить утраченную честь. В Японии мы заклеймены как неудачники, потому что не набрали достаточно баллов на вступительных экзаменах в университет. Если бы мы остались в Японии, то могли бы работать клерками, секретарями, младшими продавцами, почтовыми служащими.
Дядюшка Фрэнк, отец Лоррейн, был почтальоном.
– А что в этом дурного?
– Провал – это несчастье. Как мы можем смотреть в глаза друзьям и родным, когда они знают, что мы лишились чести?
– Ну-ну, разве жизнь только в том, чтобы учиться? Можно ведь и работу найти.
– Это очень трудно. Работы, на которые мы можем рассчитывать, довольно низко оплачиваются, а в Японии все очень дорого. Да, Япония – процветающая страна, но там процветают только процветающие люди. Жалованья, на которое мы можем рассчитывать, хватает лишь на самое необходимое: маленькая однокомнатная квартирка в двух-трех часах езды от Токио, крошечный автомобиль, еды достаточно, однако ничего лишнего, маленький стереомагнитофон и телевизор, но ничего из того сложного электронного оборудования, какое наша страна с гордостью поставляет всему миру. Нелегко жить неудачнику в нашей стране. – Такаюки невесело рассмеялся. – Мы не хотели быть рабами и выполнять грязную работу. Но Фугукай нас уверяли, что в Америке другая система. Что старание и прилежность значат здесь больше, чем в Японии. Что мы сможем здесь преуспеть, восстановить утраченную честь, заставить наших родных снова гордиться нами. Так они говорили, и мы верили им.
– Но как же вы, ребята, вообще связались с якудза? Вы же были школьниками, Господи ты Боже мой.
– Из-за сябу.
Тоцци пожал плечами.
– А что такое сябу?
Такаюки повернулся к товарищам, о чем-то переговорил с ними.
– "Сябу" значит «белые бриллианты». Так это у нас называется. Здесь, кажется, говорят «колеса».
– Колеса – то есть наркотики? Амфетамин?
Такаюки кивнул.
– Да, наркотики. – Ему, казалось, вовсе не стыдно было признаться в этом.
– Ты хочешь сказать, что вы все сидите на колесах? Вы наркоманы?
Такаюки наморщил брови и покачал головой.
– Да нет. Все прилежные ученики в Японии принимают сябу – так легче зубрить по ночам, особенно во время экзаменационного ада.
– Что это – «экзаменационный ад»?
– Так мы называем период в феврале и марте, когда проходят самые важные экзамены, те, которые определяют, перейдешь ты на следующий уровень или нет. Для нас – самое тяжелое время.
Тоцци почесал в затылке. Господи Иисусе, вот так дела.
– А сколько вас здесь? Я имею в виду в Америке?
Такаюки пожал плечами.
– Трудно сказать. Здесь, на птицефабрике, нас шестьдесят два человека. На корабле, на котором я приехал, было по меньшей мере три сотни школьников, и, насколько нам известно, уже пришло несколько таких кораблей.
Господи Иисусе Христе! Эта задница Иверс, конечно, захочет знать, какого черта он делал здесь ночью, как он попал внутрь и все такое прочее. Но теперь это все не важно, все это дерьмо собачье. Такое выше формальностей закона и правил Бюро. Господи ты Боже мой, да ведь этих ребят здесь держат, как рабов, против их воли.
– Ну ладно, – объявил Тоцци всем собравшимся, – кошмар позади. Я отопру оба трейлера, а ты, Такаюки, все объяснишь ребятам. Вы посидите здесь, пока я что-нибудь соображу, Позвоню, попрошу подкрепления, через пару часов прибудут автобусы...
Чья-то рука крепко схватилась за локоть Тоцци.
– Мы не можем ехать с вами, – в отчаянии зашептал Такаюки. – Масиро выследит нас. Он нас убьет, так же как и других. Его меч настигнет нас. Вы не можете так поступить с нами!
– Ну успокойся же. – Тоцци положил руку ему на плечо. – Мы в состоянии вас защитить. Я это тебе гарантирую. Ты не должен больше переживать насчет Масиро.
– Ваша защита нас не спасет. Масиро самурай, настоящий самурай. Всю свою жизнь он посвятил убийству. Якудза найдут нас, потом позовут его. Так они держат нас в покорности. Если мы пойдем с вами, Масиро нас найдет. И убьет нас всех, всех до единого. Я это знаю. А теперь, пожалуйста; уходите и снова заприте нас. Пожалуйста – вы и так уже слишком долго здесь.
– Но...
– Пожалуйста! Уходите!
Тоцци заглянул ему в глаза и увидел в них только страх. Тот горячий, прилипчивый запах появился снова. Внезапно стало нечем дышать. Лишь через минуту Тоцци сообразил, что то был запах страха. Тоцци чувствовал, как страх поднимается вокруг, как воды прилива, студеные и мутные. Он глубоко вздохнул и для вящей уверенности сунул руку под пиджак, где был пистолет.
Тоцци всматривался в бледные лица, ища хоть какого-нибудь ободрения, хоть кого-нибудь, кто хотел бы спастись. Но таких не нашлось. Лица выступали из темноты, как беспомощно висящие плоды на обреченном дереве. Тоцци прикинул, что можно сделать. Связаться с отделом иммиграции, пусть они устроят рейд на птицефабрику. Но как насчет других рабов, которых ввез Д'Урсо? Кто знает, сколько их? Сотни, тысячи? Д'Урсо, прохиндей, конечно же, не расскажет, где они. И сможет ли один рейд реально повредить этой работорговле? Разумеется, можно упрятать Д'Урсо, но кто-нибудь другой из семейства Антонелли займется этой работой. Рабы не перестанут поступать.