— Еще, чего доброго, решит махнуть в Голливуд, — сказал на это я. — Тогда вообще конец. Розарио! Доусон!
— Никуда не годится, — он возмущенно прищелкнул языком. — Кривого Бобби вон вчера подожгли, пока он спал в парке. Не вижу в этом ничего хорошего. А ты мне Розарио Доусон впариваешь!
К нам подошел всклокоченный парень, сплошные вихры. Чем-то напоминал русского.
— Ну что? — обратился он к моему собеседнику. — Как тебе мое одеяло? Помогло?
— Нормально, — ответил тот. — Пошли…
— Я же всем говорю: при ломке любого вида обращайся к Счастливчику Джимми за его заветным одеялом. Когда залезаешь в него с головой, можно даже на время забыть об этом гребаном мире. — Оба уже стояли на ногах. — А этот что? — развернулся он ко мне.
— Плющит его, — ответил мой собеседник. — Последняя стадия.
— Клей?
— Несчастная любовь.
— Так плохо? В кого влюблен? — спросил тот деловито, по-медицински. — В Хилари Клинтон? Ее собаку? Или, боже упаси, в какую-нибудь голливудскую звезду?
— В точку, — ответил ему мой сосед. — Последнее.
— Что, актриса? — парень обхватил голову руками, будто его худшие опасения подтвердились. — Ты прав, Квентин, последняя стадия. — Он смерил меня безжалостным профессиональным взглядом. — Долго ему не протянуть. Помнишь, как Грязный Джерри девять месяцев кряду был влюблен в Халли Бери? Он ведь тогда чуть не помер! А когда наконец стал слезать с крэка, то говорил всем, что сколько длилась их связь, Халли ему изменяла, плохо с ним обращалась, а под конец даже обесчестила.
— Не думаю, что это крэк, — критически поглядел на меня Квентин. — Скорее всего, кристалл-мет или ангельская пыль — слишком уж депрессивную историю он мне рассказал. Такая мутная история, что мы явно имеем дело с самой грязной наркотой. Точно, долго не протянуть бедняге.
Они пошли. В последний момент Квентин повернулся ко мне с таким выражением, будто я наговорил ему кучу неприятных вещей, в его взгляде сквозила откровенная насмешка.
— «Первый день, — передразнил он, — Нью-Йорк»…
Я остался один. В руке я держал адрес на Пятой авеню. Подумал: обязательно ему напишу, поздравлю с Рождеством.
Неподалеку два дворника в униформе собирали листья. Я встал, подошел к ним и начал смотреть, как они работают.
— Как же мне нравится ваша работа, ребята! — сказал нараспев после паузы.
Они не ответили. Просто продолжали собирать листья. Они и сами были похожи на бездомных.
— Ох, как же мне нравится ваша работа! — повысил я голос. — Я бы мечтал о такой работе. Собирать листья, быть близко к природе! — Я не был уверен, услышали они меня или нет, и потому почти кричал. Я изобразил губами звук поцелуя.
Какое-то время стоял, наблюдал и всем видом показывал, как сильно мне по душе то, что они делают. Крутил головой, иногда радостно присвистывал. Дворники не обращали на меня никакого внимания.
— Было бы здорово, — сказал я, — приехать в Нью-Йорк и в первый же день начать работать дворником. Убирать листья, траву, быть на природе, — повторил я. — Вот бы мне бы какую работу бы работать! — сочинил я собственное сослагательное наклонение.
Они продолжали свое дело, будто меня вовсе не было. Может, и вправду меня не заметили.
— Вы не знаете, где я могу найти такую работу? — сделал я последнюю попытку, потому что в тот момент уже собрался уходить.
Один из них поднял голову, лишь на секунду.
— Иди на Девятнадцатую улицу, — он назвал адрес. — Попробуй. Только не факт, что получится. — По-моему, он произнес это удрученно. И снова принялся за работу.
Огромный зал центра по распределению рабочих мест больше напоминает тюремный холл. До меня доносится чей-то визг. Потом появляются двое мужчин в униформе, они держат за локти женщину. Женщина извивается.
— Суки! — кричит она. — Зачем обязательно нужно было разбивать сердце? Могли бы просто не дать мне работу, зачем было разбивать и сердце тоже? — Она пытается порвать лямку у себя на майке. Эхо ее крика разносится на все здание.
Встаю в очередь. Передо мной миловидная женщина. Читает книгу. Мне очень понравилась. Показалась молодой. То есть молодой не была, но держалась как молодая. В ней была свежесть и неиспорченность, какая бывает только у юных созданий. Я нагнулся вперед посмотреть, что она читает: томик Тургенева на английском.
— Классно пишет, — ободряюще подмигнул я.
Она отпрянула и в испуге вытаращила на меня глаза. Они у нее были огромные и небесно-голубые. И я подумал, что милые.