— Приехала устраивать здесь беспорядки, детка? Пожалела бы меня! Я ведь немолодой человек, у меня сильно расшатанная психика.
Эстер хохочет, ей по нраву такой оборот дел. У негра вид, что он вот-вот перепрыгнет через забор и помчится по променаду гигантскими прыжками. Африканский супермен.
Интеллигентный парень с дредами откладывает книгу, которую читал, и идет записывать наши данные.
— Вам здесь понравится, леди, — обращается он к Эстер с приятной улыбкой. — Здесь очень дружелюбные туземцы. Добро пожаловать в наш мир, черноглазая барышня. — «Черноглазую барышню» он, возможно, только что вычитал в книжке.
Мы поднимаемся на второй этаж. С лестницы видны океан и горизонт, который упирается в конец вселенной.
— Пойду разложу вещи, — весело бросила Эстер. — Твои тоже, не беспокойся. Иди на веранду, поглазей на красоток.
На веранде устроились итальянцы. Их бронзовые тела — не скульптуры эпохи Возрождения, а персонажи фильмов Лени Рифеншталь. Неподвижно и мрачно посматривают на проплывающих мимо девиц в бикини. По соседству сидят скандинавы из пропагандистских роликов сталинского времени про строителей коммунизма. Еще здесь тусовка израильтян, не угнетенных антисемитизмом. Красивые и смуглые, от их компании исходит средиземноморская беспечность. Очаровательная, похожая на сицилийку израильтянка улыбается мне. По ней бы пустил слюнки самый ярый нацист. Вызывает те же желания, что и любая сексуальная цыпа с любой части планеты. То, что они представители колен Израилевых, волнует их в последнюю очередь. Мой взгляд утыкается в горизонт. Дальше — конец вселенной.
От одинаковых домиков на берегу долетают звуки «Аппетайт фор Дистракшн». Черноволосые, похожие на Слэша[12], испанцы сидят и без выражения смотрят на то, как океан прибивает и откатывает волны. Точнее, обдолбанные, они весь день глядят даже не на воду, а просто перед собой. Они снимают лачуги, идущие вдоль променада. В отличие от английских доходяг, они не думают о несовершенстве мира — просто сидят.
Напротив общаги главная маргинальная тусовка пляжа. Покрытый татуировками парень бьет себя по голове и воет как пес. Он умеет выть как собака — это его единственное ноу-хау.
— Мы с другом организуем рейв, — произнес швед-качок. — Только там не будет никаких наркотиков.
Ясно, что он с большей охотой организовал бы оздоровительный кросс, но маргинальная сан-диеговская тусовка обязывает его заняться хотя бы рейвами.
— Рейв без наркотиков? — переспросил я. — Это как публичный дом без секса.
Все стали смеяться. На веранду вышла Эстер. Я показал на маргиналов.
— Пойдем познакомимся? Глотнем местной жизни. А то мы пока туристы.
— Почему из всех людей тебя тянет именно к таким?
Я принял важный вид.
— Ученики Христовы в каком-то смысле тоже были бомжами. Им голову было негде преклонить, забыла? Я себя ощущаю нормально, только когда я с такими, как эти.
— Какого ты высокого о себе мнения, — улыбнулась Эстер. — Думаешь, ты князь Мышкин? — Она нежно погладила меня по ноге. — Не обольщайся. Единственное, что у вас общего с князем, — вы оба идиоты. Ладно, если тебе так приспичило развлекаться с низами общества, пойдем.
Разношерстная компания сразу предложила ей место. Мы сели, я обнял ее за талию, обрел свой статус: быть ее молодым человеком. Песок блестит множеством своих зернышек под светом садящегося солнца. Можно рассмотреть каждую песчинку.
— В этом долбаном штате тебе не оставляют выбора, — ворчит рядом сидящая девица. — Тут даже ночью жара. — В ее голосе интонации вечного недовольства, эта постоянная неудовлетворенность у нее под кожей стала частью нервной и кровеносной систем. Она отмахивается от непонятно откуда взявшейся осы и грубо ругается: — Пошла прочь, сука!
— Это я, реинкарнированный, жалю в самые интимные места, — ухмыляется паренек с выцветшими белыми волосами, тот самый, что выл как пес. Его зовут Стиви.
— Пссс! — шипит на него блондинка.
Все в восторге.
— Змея, — восхищенно говорит Стиви. — Отдал бы последние шмотки за укус ядовитой красотки, — срифмовал он.
— Какие шмотки, — говорит ему костлявый парень с сережкой в губе. — Муж этой паскуды отбывает благодаря ей срок. А ты — шмотки.
— На чем прокололся? — спрашиваю я.