— Все кажется абсурдным и бессмысленным без нового понимания свободы и времени. — Салих пропел это, как музыкальную фразу, голосом убаюкивающего тембра.
— Без нового понимания свободы и времени, — машинально повторил я. — Не понял, о чем ты. Но мне понравилось, как ты это сказал.
За долгое время я наконец встретил кого-то, в ком мне удалось почувствовать своего.
— У меня чувство, что я не могу прижиться в Америке, — сказал я тихо, как говорят не для чужих ушей. — Что я тут один. — Мне хотелось выкладывать ему все накопившееся, пункт за пунктом, важное и проходное.
— Пойди потанцуй со своей девушкой, — вдруг сказал он решительно.
Я подчинился и поймал себя на том, что робею. Мы с Эстер танцевали под музыку из окна. Глухая девушка неслышно, как тень, кружилась, вторя нашим движениям. Тело Эстер чувствовалось более голым под тонким покровом платья, чем когда я лежал рядом с ней обнаженной. Оно как будто таяло под пальцами. Я прижал ее к себе и вернулся к Салиху.
— Я все. Далее чуть-чуть подустал. На рейвах я был первым танцором. Медленные танцы не мои. — Я посмотрел на звезды. — Зря Господь дал нам право выбора. У тебя отличная марихуана. Такие мысли лезут в голову.
— Выбор, — сказал Салих. — И какой такой выбор сделал ты? — Он смотрел в противоположную от меня сторону. — У себя на родине я боролся с Каддафи. Меня могли посадить, может и казнить. Я знал, что могу поплатиться, но выбрал это.
— Ты ливиец?
— Теперь я человек мира. Но на это вынудила меня родина.
— Ты не хочешь жить в Ливии?
— Я хочу жить в свободной Ливии. В теперешней я могу жить в лучшем случае в тюрьме. У меня был выбор жить в заточении в своей стране или на свободе в чужой. Я выбрал нормальную жизнь. Как всякий заурядный человек.
— Тебе не одиноко в чужой стране?
— Мне не нужны люди. Ты откуда? Судя по акценту, ты родился не здесь.
— В России. Мне тоже нельзя туда возвращаться.
— Тебя там тоже преследовали?
Я ощутил укол неловкости.
— Нет. Меня там ждет армия. Но армия в России тоже в каком-то смысле тюрьма, — поспешил добавить я. Мои рассказы про то, как я избегаю армию, которые производили такое впечатление на моих английских друзей и на Эстер, показались мне сейчас не столь внушительными.
Салих улыбнулся.
— Страна великих писателей. Достоевский, Толстой, Гоголь, Чехов — это тяжелая артиллерия. Настоящий хэви-метал. Американская литература двадцатого века — это потрясающе, но все-таки хард-рок. Говорят, Фрейду в голову пришла идея психоанализа, когда он прочитал Достоевского. Хотя ведь Достоевский пишет не о психологии, а больше о бесах внутри нас. Мне вообще кажется, что у него все герои — один человек. Может, он сам?
Было тревожно слышать все эти имена и такую интеллигентную речь, стоя ночью посреди одной из обшарпанных улиц Сан-Диего.
— Ты читал Достоевского? — спросил я.
— Ливиец — и много читает? Ты удивлен. У нас тоже были университеты, знаешь. Вдохновение может найти тебя в самых неожиданных местах. Джимми Хендрикс встретил музыку в одной из гарлемских подворотен, и той ночью музыка улыбнулась ему. — Слова Салиха, эти и прежние, отдавали джазом; как я не заметил этого раньше?
Глухая девушка в окне неожиданно замахала руками. Из темноты вынырнул полицейский и подошел к Салиху. Ливиец сделал еле заметный знак девушке, и та выключила музыку.
— Кертис в больнице, — сказал коп Салиху. — Ты в курсе?
— Слушайте, — ответил тот, — два человека избивали беззащитного. Не мог же я пройти мимо и не вмешаться?
— Знаем, как ты вмешиваешься, — хмуро ответил полицейский. — Посмотрим, что он скажет, когда заговорит. У него прострелена нога. Мало ли, что он мерзавец. На это есть суд.
— Послушайте меня, сэр, — ответил Салих. — Вы меня недолюбливаете, но, может, это связано не с Кертисом, а с тем, что в вашем районе живет иностранец из арабской страны, у которого независимые суждения и свободные взгляды?
— У нас еще будет время поболтать, приятель, — бросил тот ливийцу. Глухая погрозила вслед копу, и музыка снова заиграла.
— Потанцуй с ней еще, — сказал Салих.
— Я все, — ответил я. — Может, ты?
Салих танцевал с Эстер. Она смотрела прямо перед собой с отчаянием во взгляде. Салих нагнулся и что-то прошептал ей на ухо. Ее лицо не изменилось. Я поднял голову на окно и спросил глухую:
— Он всегда такой клевый?
Та ничего не ответила. Продолжила свой одинокий танец, поглядывая на Эстер с Салихом. Наконец мне было хорошо в Калифорнии. Сидел в кресле-качалке, смотрел на них и неизвестно чему радовался.